Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники - Лев Павлищев

«…6 марта 1832 года. Вчера я показала или, лучше сказать, передала твое письмо Александру, в котором опровергаешь подробно нелепую басню о твоей ссоре с Энгелем, раздутой до небывалых размеров. Александр был у меня сегодня и сказал, что прочел его Сергею Львовичу от доски до доски. Мой дражайший родитель, по-видимому, очень был рад и беспрестанно прерывал чтение брата словами: «Dieu, Dieu merci, que la volonte du ciel soit faite!» [147] He напиши ты этого подробного письма Александру, то первому твоему письму дражайший бы и не поверил, доказательства были довольно в нем слабы, и сплетня пошла бы гулять по всем знакомым и, значит, по всему Петербургу, при помощи одной из твоих недоброжелательниц; не назову ее, сам знаешь. Впрочем, и кроме нее у тебя есть недоброжелательницы: ты, не в обиду будь тебе сказано, комплименты дамам говорить не мастер, а всегда ухитряешься с ними быть в размолвках, отпуская им резкости, если они в разговорах тебе противоречат…

Невестка моя Наташа сделается скоро матерью и будет, уверяю тебя, самой нежной и примерной матерью. Жаль только, что теперь не бережет здоровья. По ее словам, она принуждена чуть ли не всякий вечер являться на спектакли и вечера, значит, проводит бессонные ночи. Александр мечет против этого громы и молнии (Alexandre jette feu et famme), но, выбранившись хорошенько, всегда уступает ее убеждениям, что выезжать необходимо, и отправляется с женой вместе, зевая на балах во всю мочь (Il у bailie a gorge deploiee). Я советовала ему тоже плясать и танцами лечить скуку; припомнила брату, как он, бывало, любил быстрое движение, беганье и особенно живую пляску, свойственную нашей африканской крови; брат уверяет, что хотя ему и тяжело насиловать природу, но строго следовать ей в его лета и положение смешно. А какие же его лета? Вообразил себя стариком, вот и все. Правда, неприятностей у него бездна с этим сладчайшим Б. (avec ce doucereux de В.) [148] . Сладчайший готов, на словах, умереть за Россию, а на деле русских ненавидит, и выбрал моего брата, русского до конца ногтей (qui est russe jusqu’au bout des on gles), козлищем отпущения (en qualite de bouc emissaire). Б. послал ему неприятную рацею (une harangue bien desagreable) за то, что брат напечатал стихи не по его вкусу и вздумал читать ему нравоучения, которые под стать бывшим его гувернерам – французу Русле и немцу Гауеншильду. Александр отвечал Б. с достоинством, как подобает старинному русскому дворянину (comme un gentil-homme russe, et gentilhomme de vieille souche), и бесподобно сделал. Он умнее господина Б. во сто раз, а предан царю и отечеству более чем этот господин, в миллион раз. Наконец, у брата борода слишком густа, чтобы с ним поступали, как со школьником (a la fn des fns mon frere a trop de barbe au menton pour etre ecolier). Знает, слава Богу, как писать и что писать.

Эта история очень возмутила брата, который мне признался, что его вырвало желчью. Очень, очень понимаю. (Je le comprends on ne peut mieux.)

А что брат Лев? И на него сплетни. Носятся слухи, будто бы он у вас в Варшаве напроказил по-своему (on pretend, qu’il a fait des siennes); хотя он ничего, Боже сохрани, против чести и нравственности не сделал, но, как говорят, поместил в последнее время столько денег в желудки своих товарищей по полку, нагружая оные устрицами и шампанским, что в конце концов должен был прибегнуть к долгу, довольно почтенному; остается узнать, кто этот долг заплатит. Надеюсь, что ты тут ни при чем (mais dernierement, a ce qu’on dit, il a mis tant d’argent dans les estomacs de ses camarades de regiment, en les bourrant d’huitres et de champagne, qu’a la fn des fns il a ete oblige de contracter une dette assez respectable. Reste a savoir, qui payera les pots casses; j’espere que vous n’y etes pour rien). Об этом долге разблаговестили Сергею Львовичу; он прослезился и запел свой романс: «Que la volonte du ciel soit faite» [149] , но умоляет меня спросить у тебя по секрету: правда ли это, и сколько Леон задолжал? Александру ничего еще не известно, но и он, вероятно, услышит от добрых людей означенную (la susmentionnee) новость. Если же Леон от тебя скрывает истину, то можешь проведать обо всем у его приятеля Алексея Николаевича Вульф. Он и Лев неразлучны, но Вульф и с тобой откровенен.

Им обоим очень кланяется (приказывает тебе передать этот поклон) Аннет Керн (Annette Kern). Она здесь и просидела у меня третьего дня весь вечер. Такая же веселая, как и была, и, как говорит Александр, по-прежнему так же добра, как хлеб, который едят (tout aussi bonne, comme du pain que Ton mange); поручила тебе передать Лельке беспутному, хотя и храброму капитану (quoi qu’au vaillant capitaine), что она бережет свой альбом как глаз, так как храбрый капитан нацарапал туда по-русски свои стихи в ее честь: «Как можно не сойти с ума» [150] , несмотря на то, что опасный соперник Леона, души, впрочем, в «капитане» не чающий (догадываешься, что этот соперник брат Александр), когда-то посмеялся над стихами Льва, сказав о поэзии Лельки: «Хочет меня перещеголять помимо пословицы: «куда конь с копытом мчится, туда рак с клешней тащится». А я-то и боюсь, что Леон, если рассказанные его подвиги (ses hauts faits) не сплетни, в самом деле с ума сошел».

Упоминая о поэтической выходке Льва Сергеевича, Анна Петровна Керн замечает в своих записках, что она действительно показала дяде Александру эту выходку и он, прочитав ее, сказал обо Льве Сергеевиче: «Il a aussi beaucoup d’esprit». [151]

Не привожу буквально прочих писем моей матери за апрель, в которых она упоминает о деятельности дяди Александра с января 1832 года, считая совершенно излишним повторять давно уже известное всякому, кто изучал труды нашего поэта в хронологическом порядке. В моей же хронике, излагающей семейные события Пушкиных и Павлищевых, ограничиваюсь указанием, что Ольга Сергеевна в письмах к мужу за апрель говорит об усердном посещении братом архивов, как Инспекторского департамента, так и других правительственных учреждений, куда ему, по высочайшему повелению, был открыт беспрепятственный доступ для собрания материалов к историческим трудам; в то же время Пушкину разрешен был и осмотр библиотеки Вольтера.

Говорит Ольга Сергеевна также, что брат сообщил ей о его намерении написать подробную, вполне беспристрастную историю нашего северного Аннибала – Суворова, основываясь также и на иностранных источниках, и получил уже из московского архива официальные донесения знаменитого полководца о его действиях против французов в Италии и Швейцарии.

Кроме того, Ольга Сергеевна пишет, что Пушкин приступил тогда к фантастической драме «Русалка», задавшись мыслию перенести на русскую почву предание, избранное уже сюжетом многих иностранных романов и даже опер, как, например: «Le lac des fees» [152] Обера, «La dame du lac» [153] Буальдье и т. д. «Не выйдет ли это нечто в роде «Ундины» Василия Андреевича?» – заключает письмо Ольга Сергеевна.

Наконец, в письме от 28 апреля мать говорит о великодушии брата, издавшего в пользу братьев Дельвига альманах «Северные цветы», за который Александр Сергеевич получил тоже немало неприятностей. Сообщает она, между прочим, что ее брат задумал приступить к изданию и ежедневной политической газеты, причем не могу не упомянуть, что Ольга Сергеевна посмотрела на это предприятие весьма неблагоприятно. «Mon pauvre irere, – пишет она мужу, – veut se mettre en train de profaner son genie poetique, et de le profaner unique-ment pour subvenir a ses besoins materiels; mais, d’apres ce qu’il m’a raconte, en m’ exposant sa position precaire, il ne saurait faire autrement. (Мой бедный брат готов осквернить свой поэтический гений, и осквернить его единственно для того, чтобы удовлетворить насущным материальным потребностям; но, судя по тому, что он мне рассказывал, описывая свое ненадежное положение, Александр иначе и поступить не может.) Но куда ему с его высокой созерцательной идеальной душой окунуться в самую обыденную прозу, – продолжает Ольга Сергеевна, – возиться с будничным вздором, прочитывать всякий день полицейские известия, кто приехал, кто уехал, кто на улице невзначай разбил себе нос, кого потащили за уличные беспорядки в часть, сколько публики было в театрах, какая актриса или актер там восторгался, болтать всякий день о дожде и солнце (parler quotidienne-ment de la pluie et du beau temps), а что всего хуже, печатать да разбирать бесчисленные побасенки иностранных лгунов, претендующих на политические сведения, черт с ними! Гораздо лучше предоставить все эти пошлости Булгарину и Гречу».