Властелин рек - Виктор Александрович Иутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Стало быть, там где-то их стан. Мыслю, теперь они на нас пойдут, — молвил появившийся за спиной Ермака Иван Кольцо. Ермак даже не взглянул на него, молча кивнул. Когда Кольцо сделал шаг в сторону, Ермак вдруг схватил его цепко за рукав и, вперив ему в очи свои страшные, почерневшие от глухой ярости глаза, процедил сквозь зубы:
— Оповести всех! Готовимся к выступлению…
Кольцо, не отводя взгляда, кивнул и медленно высвободил руку из его мертвой хватки.
После поражения у Искера Кучум со всем своим кочевьем и двором отступил в окрестности Абалака, в один из укрепленных городков, что стоял на холмистом берегу Иртыша. Городище вскоре постепенно обросло многочисленными юртами и шатрами. Сюда же вскоре подошел царевич Алей со своим войском, с коим вернулся из похода на строгановские земли. Округа, пропитанная тяжелым духом скота и навоза, была покрыта полчищами лошадей, верблюдов, волов и овец.
Кучум восседал в своем огромном шатре, принимая у себя своих ближайших советников и вельмож. Он тяжело переживал потерю столицы, но не считал, что проиграл эту войну. Требовалось лишь время. И победа Маметкула на Абалаковом озере, где в засаду угодил казачий отряд, еще больше убедила его в том, что однажды удастся сокрушить даже столь сильного противника. Для сибирского хана гибель казачьего разъезда была праздником.
Маметкул сидел подле него, не подымая глаз. Рука его, раненная в сражении при Искере, все еще лежала на перевязи. Кучум глядит на него с любовью и благодарностью, но Маметкул сдержан, ему не по себе от такой чести. И он видит, как глядят на него мрачно ханские сыновья, особенно Алей. Он все еще не может простить ни ему, ни самому Кучуму потерю Искера. И именно он хочет поскорее разбить противника и освободить город. И он настаивает:
— Великий хан, дозволь мне сокрушить врага, теперь у нас есть войско, которое я привел из похода! Они не побегут по-сле первых выстрелов, они могучие воины. Они будут готовы умереть за тебя!
Но Кучум объявил, что над всем войском ныне главенствует лишь Маметкул, и Алей побагровел от злобы, едва не воспылав от сдержанной ярости. Но пришлось покориться. Неужели Маметкулу достанется вся слава победителя над чужаками?
— Теперь надобно сокрушить их. Теперь у нас есть войска. Под твоим началом, Маметкул, стоят добрые воины, которые не побегут после первых выстрелов из орудий урусутов! Уничтожь их!
И Маметкул, стараясь не глядеть на ханских сыновей, коих пожирали зависть и ненависть, смиренно принял поручение Кучума. Ему, в отличие от отпрысков хана, не нужны были слава и радость побед. Он всего этого вкусил сполна в свои молодые годы. Ныне он понимал, почему именно его хан поставил во главе войска — Кучуму нужна была победа. Завтра Маметкул выступит на Искер и либо возьмет его приступом, либо сожжет вместе с чужаками. Они не смогут долго обороняться за этими ветхими укреплениями (именно потому Кучум при обороне Искера вывел свое войско и встал под городом).
Широко раскинувшись на пустынном побережье заснеженного Иртыша, конные всадники выезжали из лагеря, от берега до берега заполонив скованную льдом реку. Маметкул, вновь облаченный в свою сверкающую бронь, покрытую серебряными и золотыми пластинами, ехал впереди своего многотысячного войска, лениво покачиваясь в седле, словно выехал не на сражение, а на прогулку. От белой пустоши, заполонившей весь окоем, невыносимо слепило глаза.
Вдруг что-то темное, резко выделяющееся на фоне снежной степи, появилось вдали. Маметкул остановил войско, стал глядеть, щурясь от невыносимою для глаз снега. Он не мог ошибиться — это был «гуляй-город» — круговая ограда из смастеренных наспех деревянных щитов и перевернутых повозок.
— Они здесь, урусуты, — шепнул ему один из ближайших стражников.
Маметкул не ожидал, что чужаки не станут сидеть в городе, а сами выйдут в чисто поле навстречу своей смерти. Великое мужество! Что ж, пора это все закончить. Воздев обе руки, Маметкул взмахнул ими, и татарское конное войско, натягивая луки и вздымая облака снежной пыли, с визгом и дикими криками хлынуло на горстку вставших на их пути врагов…
Когда орда, разделяясь и обступая укрепление с двух сторон, принялись кружить вокруг противника и осыпать его стрелами, «гуляй-город» ощетинился со всех сторон стволами пищалей, которые тут же затрещали нестройной чередой выстрелов. Конная лава словно врезалась в невидимую преграду и рассыпалась — в снег кубарем повалились убитые кони и всадники. Едва татары успели опомниться, вновь начав кружить вокруг укрепления, вновь ударили выстрелы, и вновь всадники гурьбой валятся из седел, визжат раненые лошади.
Маметкул в окружении закованной в броню стражи глядел издали на копошащееся море людей и лошадей, укрывшее полностью до смешного маленькое укрепление казаков, до уха его доносился треск выстрелов, затем несколько раз оглушительно хлопнула пушка. Конь царевича едва не встал на дыбы, заржав от ужаса, но Маметкул успокоил его, не отрывая взгляда от развернувшегося перед ним сражения.
Орда то подступала ближе к «гуляй-городу», то отходила, продолжая осыпать укрепление стрелами. Архип, привалившись плечом к деревянному щиту, торопливо заряжал свою пищаль. Матвей, Ясырь, Черкас — все были тут же, подле Ермака, что неустанно бил по врагу из своей пищали. Есаул Яшка Михайлов, сидя подле него, заряжал и подавал ему оружие. А стрелы летели сверху непрерывным дождем, и казаки, пораженные ими, валятся на снег, кричат от ран, но, ежели могут, продолжают палить. Архип видел, как на снегу, корчась, умирал строгановский служивый со стрелой в животе. Его даже никто не успел подобрать, вскоре в него вонзились прилетевшие сверху три стрелы, и он перестал корчиться, затих, но в тело его все еще врезались безжалостно с противным чавканьем оперенные татарские стрелы, обезобразив его до неузнаваемости.
— Господи! А-а-а! — закричал Ясырь — в голени его торчала возникшая, словно из ниоткуда, стрела. Кто-то из казаков его подхватил, толкнул ближе к укреплениям, но сам рухнул лицом в снег со стрелами в шее и спине.
— Так мы долго не продержимся! — взмолил Черкас.
— Пали, мать твою эдак! — заорал на него
