Совьетика - Ирина Маленко

– Ну и как, нравится Вам здесь? – спросила я его, будучи сама в таком восторге от Кюрасао, что заранее предвидела, как мне думалось, что он скажет.

И услышала в ответ:

– Да, ничего, но бывают места и намного красивее.

Я даже обиделась. Я просто не могла в это поверить.

Работа в офисе у дяди Патрика была нетрудной. Я работала на телефоне в приемной и на компьютере и получала около 500 антильских гульденов в месяц (прожить на такие деньги было нельзя, но я ведь только подрабатывала на каникулах!). Фирма занималась наймом частных охранников для магазинов и прочих заведений. В то время в Европе цивилизация еще до такого расцвета не дошла: Кюрасао шагал впереди своего времени. Прямым ходом за флагманом мировой цивилизации любимчиками дяди Патрика Соединенными Штатами…

Сначала я подумала, что дядя Патрик и другие Соннины родственники (а эту фирму совместно создали четверо из них) просто очень жадные до денег. Потом я поняла, что они просто пытаются выжить: на одну зарплату таможенника и полицейского не очень-то понаразводишь у себя во дворе пальмовые сады…

Тем не менее, семейство Госепа (кстати, это была типично кюрасаоская фамилия – образованная не от мужского, как у большинства народов, а от женского имени: видимо, потому что кто у рабов мать всегда было ясно, а вот кто отец- не всегда) действительно были очень money-minded . Вся семейка. И периодически они из-за денег смертельно ругались – хотя обычно и помогали друг другу в трудную минуту.

Чем ближе я их узнавала, тем больше меня удивляло замужество Сонниной мамы с сеньором Артуро. У Зомербергов не было с Госепа ничего общего. Зомерберги были по большей части интеллектуальные бессеребренники – именно то, чем так боялся стать сам Сонни… Брак сеньора Артуро с Луизой Госепа был для него вторым. Она была на 15 лет моложе его. Видимо, его действительно привлекла в ней только ее внешность. А вот что привлекло ее? Его солидность? Ее родственникам он не нравился, и они плохо это скрывали.

А еще я узнала то, что мне так не хотел почему-то рассказывать Сонни: оказывается, Зомерберг – фамилия не кюрасаоская, а… арубанская! Он был того же происхождения, что и мой кумир Бобби! Видимо, потому Сонни и не хотел в этом признаваться: «Бони М» он не переносил на дух:

– Они – такие глупые, как вы, европейцы, хотите, чтобы были мы все! Вы просто такими хотите нас видеть.

I do see his point. I just never looked at it that way when I was a child .

Я была очень близка к тому, чтобы посетить Арубу – «родину героя»- опять-таки благодаря дяде Патрику, который уже даже договорился, чтобы нас взял туда на пару дней какой-то попутный корабль. Но опять-таки ничего не получилось из-за Сонни…

…Работать у дяди Патрика мне нравилось. Я целый день вкалывала на компьютере, поглядывая время от времени вниз с балкона двухэтажного просторного здания, окруженного высокими пальмами,которые по утрам поливал Жан. Один раз дядя Патрик попросил Жана покрасить забор, и Жан старательно покрасил его – с одной стороны.

– Все равно с другой не видно!- объяснил он мне.

Мимо дома проходила оживленная дорога на Вестпюнт. На дорогах на Кюрасао часто происходили несчастные случаи. Вдоль дорог продавали билеты местной лотереи, выиграть в которую шанс был намного выше, чем в Европе. Но шанс того, что с тобой на дороге что-нибудь может случиться, был еще выше.

Периодически приходили соллиситанты – подавать заявления на работу в качестве охранника. Я только принимала у них заявления, интервью проводил сам дядя Патрик. Особенно отчетливо мне запомнился один из соллиситантов: в резиновых шлепанцах-«вьетнамках» на босу ногу, с воткнутой в шевелюру расческой и с лицом пофигиста. Его буквально за руку притащила в офис его беременная жена. Она же отвечала за него на все вопросы. Мне было ее очень жалко.

– Может, наймете-таки его, сеньор Патрик?- спросила я вечером после работы. – Жалко женщину, она так старалась! В конце концов, какая там особая работа?

Сеньор Патрик снисходительно улыбнулся и произнес длинную пространную речь, из которой следовало, что с человеческой точки зрения он совершенно со мной согласен, а вот с точки зрения бизнеса -нет. А мне виделся один только голодный маленький ребеночек… Плевать я хотела на какой-то там бизнес, если он останется голодным! Он себе, в конце концов, жизнь не выбирал.

Конечно, не все были настолько американизированными на острове, как дядя Патрик. Отношение к голландцам на острове было чаще всего умеренно-неприязненное. Но отношение к вопросу о независимости было более сложным: несмотря на всю неприязнь к колонизаторам и на осознание фактов дискриминации и эксплуатации, ее мало кто безоговорочно хотел. Люди просто не верили в свои силы. Они приводили в качестве примера другие небольшие карибские страны, жизнь в которых после достижения ими независимости, мягко говоря, лучше не стала. Естественно, самая старая в полушарии независимая страна – Гаити – была в этом отношении просто кричащим примером. Но сказывалась все-таки и американизация молодого поколения здесь – чуть ли не с пеленок. Уроженец Кюрасао растет на американской культуре в гораздо большей степени, чем европейские дети. В атмосфере восхищения американцами и почти религиозного трепета перед ними, которые те создали в отношении себя сами. «Сам не похвалишься, кто тебя похвалит?»- как любил повторять бабушкин брат. Это про янки. Жители Кюрасао видели в них, казалось, некий противовес голландцам и старались сыграть на этом противопоставлении. Чаще всего – не очень-то удачно.

Тем не менее, как я, к своему удивлению, обнаружила, на Кюрасао многие с большой симпатией относились к Кубе и к Фиделю. Казалось бы, с такими настроениями, как у них, логично было бы поддерживать бешено-антикубинские выпады, столь характерные для собственной метрополии и ее псевдо-левых «интеллектуалов», не говоря уже об «американских инвесторах»- ан нет, народ Кюрасао хорошо знал, что на Кубе прекрасная медицина, хорошее образование и вообще нормальная жизнь. Многие возили туда на операции своих родственников: выходило намного дешевле и качественнее , чем в соседние Венесуэлу или Колумбию. В Венесуэле тогда Чавес еще не пришел к власти…

В самом конце моего пребывания на Кюрасао в моей жизни произошло еще одно событие: я… окрестилась. В католической церкви. У самого местного епископа и под его непосредственным руководством. Не потому, что я вдруг стала такая верующая, и не для того, чтобы угодить бабушке Май – хотя, понятно, она была на седьмом небе от счастья. А потому, что меня об этом попросила моя собственная мама-коммунистка, которой к тому же почему-то вдруг теперь казалось, что католическая церковь – «не такая коррумпированная, как наша». Тут бы мне и насторожиться: да что это там дома происходит, они что, все с ума посходили? – но я даже не задалась этим вопросом, настолько эгоистично были мои думы в тот момент заняты только этим прекрасным островом…

Май устроила по этому случаю большую пирушку. Май даже предложила нам в тот же день и пожениться церковным браком: чего зря время терять?

Мы к тому времени были расписаны уже два года. Трения между нами еще не были фатальными, но уже достигали такой степени, что их было достаточно, чтобы вызвать мои сомнения в необходимости такого шага. Я ведь знала, что церковный брак бывает только один – и уже тогда не была уверена на 100% , что я этого с Сонни хочу. Но не могла же я сказать вслух, что сомневаюсь в прочности нашего с ним союза – после совместных двух лет жизни! Вот так я и оказалась в один день крещеной, причащенной и замужем церковным браком…

За три месяца я срослась с Кюрасао душой и сердцем. Я уже не представляла себе своего будущего без него. Сонни не перебивал меня, когда я вслух строила планы на наше с ним будущее здесь, и потому я была уверена, что он их поддерживает.

… Уезжать мне не хотелось до такой степени, что я рыдала навзрыд. Омайра сама пустила слезу, вытирая мне щеки. И когда наш самолет взлетел, у меня на глазах все еще стояли слезы. Возвращаться в ненавистную Голландию для меня было хуже горькой редьки.

Но я в тот момент верила, что быстро на Кюрасао вернусь.

Ну, не позднее, чем года через три.

С тех пор прошло уже гораздо больше лет….

И когда я разводилась с Сонни, это был развод не только с ним.

Я разводилась и с его Родиной, и с его близкими, и со своими антильскими друзьями. С нашими мечтами.

И это было гораздо больнее, чем сам развод как юридический факт.

Мое последнее воспоминание о Кюрасао – небольшое заросшее поле за Сонниным домом, на котором я случайно обнаружила среди сорняков несколько кустарников хлопка. Напоминание о временах, когда его предки своим трудом создавали богатства тех, кто и по сей день продолжает держать этот остров своей мертвой хваткой, не переставая при этом громко кричать, что Антилы – это только обуза…..