Лёха - Николай Берг

– Ты что за пургу несешь? – удивился Леха.

– Так меня учили в драмкружке, – рассеянно заметил Середа.

– И бокс, и театр?

– А то ж! Драмкружок, кружок по фото, а мне еще и петь охота, – невесело оскалился вроде как в улыбке артиллерист.

– Короче давай, вечер скоро, темно станет, – присоединился нетерпеливо и Жанаев.

– Поспешишь – людей насмешишь, – отрезал знаток немецкого языка.

Мысленно Леха плюнул, но внешне остался спокоен. Спорить с человеком, умеющим боксировать, да еще и по голове получившим только что, было неосторожно. Натянул на себя уже привычный мундирчик, от души надеясь, что вшей не осталось, штаны примерил, сапоги тесноватые. Подпоясался ремнем, тяжелым от патронташей и штык-ножа, и почувствовал себя вполне упакованным. Прошелся – неудобно, но, в общем, терпимо.

Середа тем временем закончил чтение и стал догонять Леху, довольно споро превращаясь из красноармейца в странноватого типа. Выглядел он, впрочем, достаточно прилично, но сразу стал каким-то чужим. Бурят, иронично поклонившись, вручил не менее странную шапку – кепи. Словно взяли обычную мужскую шляпу с вдавлинкой, поля пришили к тулье, а спереди оставили вырез над козырьком и там, на полоске коричневой ткани красовалась нелепая кокарда в виде перевернутого треугольного щитка, опять же со свастикой.

– Ах, дивчачья радость, кавалер авантажный и пышный! – не без гордости заявил Середа, оглядывая себя в зеркальце, обнаруженном в кармане у плешивого щеголя.

– Пошли? – нетерпеливо спросил Леха.

– Погоди малость. Мы тут замогилили двух чинов из национал-социалистического рабочего фронта. Что это такое – не знаю, но у того связиста, чей мундир на тебе, была солдатская книжка в виде паспорта, он из вермахта – вооруженные силы, значит, а у этих – похожие, только написано: «Рабочая книжка». Зато звания солидные – у того, которого ты зарезал (Леха слегка поморщился), звание было – труппфюрер, а эту амуницию носил аж арбайтсфюрер.

– И на фига нам все это знать? – удивился менеджер.

– Мы будем играть роли. Роль должна быть внутренне непротиворечива. О, целокупна! Это тебе не театральные критики будут, а местные пейзане[92], а у них на фальшь нюх о-го-го какой. Потому мы сами, для себя, понять должны – кто, чего и куда. Сыграем плохо – сыграем в ящик. Понимэ?

– Ну и что с того, что эти трупофюреры – работяги, а не военщина? Ну стройбат, что с того? – категорически не врубался в тему Леха.

В его понимании игра могла быть компьютерной, а игра актеров… да кому она нужна, главное – спецэффекты компьютерные, и в кино тоже. А в театр Леха не ходил, разве что видел иногда в новостях про очередной скандал, когда косная публика не понимала прогрессивных режиссеров и начинала ругаться, что в спектакле «Дюймовочка» все ходят голые, пьяные и курят гашиш, а на постановке «Онегина» почему-то главная любовь идет между Онегиным и Ленским, а убивают они на дуэли (топором!) как раз Татьяну, потому что она гомофобка… На все эти театральные бредни Леха плевать хотел.

Середа в растерянности почесал свою светлую щетину. На помощь ему пришел неожиданно Жанаев.

– Ваэнные – жрат, спат. Квартириэры. Все. Рабочее – масты, вада, дарогы, шодхер разбирэт кто куда зачем. Вот. Не понимать никто зачим!

Когда бурят торопился и волновался, говор у него становился рубленым и не шибко понятным, но Середа тут же подхватил:

– Вот – человек с пониманием, в корень зрит. У военных задачи простые. Солдат накормить, по избам разместить. А тут может быть все что угодно. Может, немцы тут что-то строить хотят. И мы должны это сами понимать, для себя. Для правдоподобности.

– Не усложняй. Немцы тут господа, вот еще – всем подряд растолковывать всякие детали… Ходи как гусак и морду держи кирпичом – и все. Нам надо – и точка, а что именно надо – топ сикрет[93]. Военная надобность! (Это Леха слыхал из уст покойного Петрова и почему-то запомнил.) Нам вообще надо прийти, забрать Семенова, еду – и линять. А ты тут кино шестисерийное собираешься ставить. Ты готов?

– Тьфу, я тебе про Фому, а ты мне про Ерему и всю благость его! Мы что, вот так вваливаемся, говорим, чтоб подали нам еду и Семенова – и все? Так, что ли? А они прям сразу нам и то и это на блюдечке с голубой каемочкой да с земными поклонами? Ага, разбежались, аж ноги не поспевают.

– А мы просто приходим, требуем старосту…

– И как ты это видишь?

– Э-э-э… ну я спрашиваю по-русски…

Жанаев замотал башкой так, что потом спохватился – у него опять кровь из разбитого носа закапала.

– Не в обиду тебе будь сказано, но лучше б тебе молчать, – заметил Середа Лехе, сочувственно глядя на бурята.

– Это с чего бы? – удивился менеджер.

– Знаешь, раз уж я в офицерском наряде и с кинжалом, то поверь, лучше говорить буду я. Ты с этими крестьянами не знаешь, как себя вести, а я все-таки из деревенских сам. Мне они понятнее.

– А я что? – хмуро спросил менеджер.

– А ты – основная ударная сила, будешь моей охраной, – осклабился самодовольно Середа.

– Телохранитель?

– Ага, можно и так сказать, – кивнул артиллерист утвердительно, а Леха облегченно подумал, что это ставшее популярным после перестройки словечко и раньше было известно.

– А к слову – вообще, шприхст ду дойч[94], или как? – спохватившись, спросил Середа.

– Не-а. У нас в школе английский учили, – чистосердечно признался Леха, и испугался, что сболтнул лишнее, но артиллерист только кивнул головой.

– Раз так, то помалкивай больше. Тебе достается роль Кисы Воробьянинова, точнее – предводителя дворянства; надувать щеки и важно говорить «Да уж!», то есть «Йа, натюрлих…» Ты ведь читал «Двенадцать стульев»? Про Остапа Бендера и Кису Воробьянинова? – уверенно спросил артиллерист.

Упомянутую книгу Леха не читал, но фильм смотрел и вроде даже не один такой фильм был. Его, правда, немного покоробило, что придется таким индюком выступать, потому он заметил развеселившемуся Середе:

– Я вообще-то несколько немецких слов еще знаю: «Цурюк!»[95], «Вег!»[96], «Хальт!», «Шайзе!», «Швайне унд шайзе!»[97], «Гитлер капут!»… не, последнее я говорить не буду.

– Это точно. Политически выдержанно, исторически верно, но неуместно в конкретном случае, – кивнул Середа. Глаза у него поблескивали лихорадочно, он был сильно взвинчен. Он уже входил в образ, заодно создавая сценарий и тут же прикидывая его выполнение. Раз Леха читал эту книгу и сценку с Кисой помнил, то, собственно, на эту сцену Середа и ориентировался, режиссируя работу. Ему предстояло бутафорить в полную силу, и потому важно было, чтобы напарник сработал хорошо: желательно, чтобы он оставался этакой многозначительной загадочной фигурой, ширмой, отвлекающей внимание взыскательных зрителей. Когда у зрителей винтовки и вилы – спектакль должен быть безукоризненным. Некоторый опыт у Середы имелся, даже пару спектаклей силами драмкружка сам поставил – правда, получил втык от деканата за признаки формализма и эстетства в постановках. Конечно, лучше было бы, чтобы и Леха мог говорить по-немецки, тогда получилось бы разыграть по самым типовым стандартам, которые грамотный Середа выудил в запоем прочитанной книжке О. Генри про благородных жуликов Энди Таккера и Джеффа Питерса[98]. А солдата вермахта лучше сделать не подчиненным, а независимым: так сказать, параллельная командировка. Один – из Службы труда, переписывает названия и собирает прочую статистику: количество жителей, состояние дорог и мостов, количество сельхозугодий и прочее, из чего будет полезная информация про харчи. А вояка тем временем фиксирует численность «сил самообороны», записывая важное про них и пожелания насчет оснащения и прочего; глядь, и про Семенова узнает. Но раз напарник не понимает по-немецки, значит, и изобразить из себя немца вряд ли у него выйдет. Пара ошибок – и спросят селяне: «А чому этот москалик тута тарабарщину бает?» И капут спектаклю полный. Так что пусть будет ширмой, тем более что весьма прилично знавший немецкий язык Середа по-английски ни бум-бум. Основная проблема получалась в том, что роли надо было расписать заранее, Леха на месте может лишь обращать внимание коллеги немецкозвучащей белибердой и жестами. Общаться-то они не могут. Получается, Леха должен вести себя как студент или собака – все понимает, а сказать не может. Максимум, что уловит напарник, – это сказанное на ломаном русском. Хорошо еще, что в этих местах не было такого количества немецких колоний, как в родном для Середы Причерноморье, где коренных немцев было много. А тут селяне немецким языком не владеют. Разве что найдется престарелый пятидесятилетний типус, который в молодости сидел в немецком плену, служил в австрийской армии или работал где-то раньше у помещика-немца, посему немножко знает. Но если он владеет этим скудным словарным запасом, то должен знать и то, что немецкий язык все же отличается в разных местностях, и фельдфебель в их императорском королевском полку говорил чуть по-другому, чем капитан. Да и чехи разговаривали по-немецки с иным выговором, чем он сам, а уж тем более поляки или венгры. Если к ним в деревню уже заезжали немцы разного рождения – баден-вюртембергские пехотинцы и, скажем, швабы-танкисты, то селяне на это тоже могли обратить внимание.