Страшный суд - Станислав Гагагрин

— Хорошо, что ты здесь, дедушка Сталин… У нас уже есть в городке дедушка Ленин. Но тот дедушка каменный, а ты живой.

Надо ли говорить о том, что от наивных слов маленького Лёвы Иосиф Виссарионович был в восторге.

«Проклятые москали! — привычно подумал Мазепа. — Ужо я вам! Еще немного — и гореть вам с нечестивцем Петром в геенне огненной, затопчут вас и черный, и красный, и конь-блед из колесницы благословенного Иоанна!»

О том, что сам он торжественно отлучен от церкви и громогласно проклят с амвонов всех церквей Руси Православной, гетьман-предатель старался не думать. Но по ночам не мог уснуть, маялся, когда зримо представлял в горячечном воображении, как по указанию ненавистного ему Петра в Глухов собрались казачие старшины для избрания нового гетьмана.

Мазепа знал, что 7 октября 1708 года стародубского полковника Скоропадского единодушно избрали гетьманом Украины, вместо предателя, измена которого так поразила, ужалила в сердце Великого Петра.

Из Киева, Чернигова и Ярославля прибыли на выборы три архиерея и торжественным собором предали Мазепу проклятию. И в тот же день на площадь вынесли куклу — персону, как было указано в высочайшем указе — наряженную в платье бывшего гетьмана, принародно сняли с персоны знаки ордена Святого Андрея Первозванного, разжаловали и вручили палачу.

Старший прапорщик, вспоминая об этом, инстинктивно хватался за шею, будто и сейчас на ней лежала петля, которую набросил палач, а затем поволок куклу за собою по улице на глуховскую площадь, где вздернул персону на специально для того водруженной виселице.

Операция по захвату боеголовки прошла успешно, ее укрыли на окраине малороссийской столицы и тщательно оберегали от постороннего глаза потаенное место, включив в персонал, опекающий бомбу, и прапора-шизофреника, полагая, что он пока еще нужен: кроме Тараса у подпольных движенцев ракетчиков не было.

И потому обретался Мазепа подле украденной им боеголовки на правах вроде как няньки. Караульную службу гетьман не стоял, харчился за милую душу, от пуза кемарил, пытался рассказать усатым боевикам про Полтавскую битву и собственную роль при Карле, но хлопцев история не волновала, прапора они избегали и байки его никто не хотел слушать.

Тарас Романович не обижался, полагая охрану бомбы неразумным быдлом, рассеянно отрезал в кладовой, набитой провиантом, добрый кусище сала и одержимо жевал с паляныцею вместе, бормоча под нос строки из выученной им давно пушкинской «Полтавы».

— Давно замыслили мы дело, — исповедывался неведомо кому, проталкивая слова сквозь сало, Мазепа. — Теперь кипит оно у нас. Благое время нам приспело; борьбы великой близок час. Без милой вольности и славы давно склоняли мы главы под покровительством Варшавы, под самовластием Москвы.

Но независимой державой Украйне быть уже пора; и знамя вольности кровавой я поднимаю на Петра.

Готово всё: в переговорах со мною оба короля; и скоро в смутах, в бранных спорах, быть может, трон воздвигну я. Друзей надежных я имею: княгиня Дульская и с нею мой езуит, да нищий сей к концу мой замысел приводят. Чрез руки их ко мне доходят наказы, письма королей…

Ни королей, ни иезуитов у Мазепы конца Двадцатого века не было. Ничего, окромя бредовых измышлений больной психики и вполне реальной ядерной боеголовки, у которой и дневал, и ночевал Тарас Мазепа, заурядный обер-прапор из Хмельницкой дивизии, призванный, между тем, сыграть незаурядную роль в истории.

— Правительству и президенту Украины предъявить России ультиматум! — снова потребовали ультра-незалежники из подполья. — Пусть возвращает ридной неньке Краснодарский край, где живут истинные украинцы, так называемые кубанские казаки, а заодно и Ростовскую область, ибо Азовское море испокон веков было морем украинским! Иначе — взорвем атомную бомбу…

Идея эта пришлась Мазепе по душе. Измаявшись от того, что не выполнил он собственных обещаний, данных им Карлу Двенадцатому — не поднял Малороссию против Петра, гетьман стал размышлять о двойной измене. И потому прислал к русскому царю полковника Апостола с предложением выдать Петру шведского короля и всех его главнейших генералов.

Но полковник Апостол показал Романову документы, из которых стало известно, что Мазепа замышлял и третью измену: намеревался отдать под руку Станислава Лещинского, польского короля, малороссийские земли.

А Петр возьми да и обнародуй мазепины тайные цидулки к предводителю шляхты, тут запорожцы и смекнули, чего стоит их бывший гетьман, партократ батуринского розлива.

— Он думой думу развивая, верней готовит свой удар, — проговорил Мазепа, проглотив разжеванный кусок сала, — в нем не слабеет воля злая, неутомим преступный жар…

Остановившись, Мазепа хотел произнести еще и знаменитые пушкинские слова о том, как луна спокойно с высоты над Белой Церковью сияет, но слов этих вымолвить ему не удалось.

Голова гетьмана-прапорщика возникла в перекрестие оптического прицела.

Тот, кто бережно наложил сейчас палец на спусковой крючок снайперской винтовки, не знал, что видит в оптике шального от расщепления психики субъекта, весьма похожего по анамнезу — истории развития болезни — на тех политических шизофреников, объявивших себя премьерами и президентами, которые устремились растаскивать по хуторским сусекам и собственным карманам огромное наследство Великого Союза.

Но тому, кто готовился нажать спусковой крючок, хорошо было известно, что перед ним один из тех, кто принимает участие в смертельном шантаже века. И товарищи помощника адмирала Нахимова, каперанга Стаса Гагарина, недавно еще дравшегося на самых дальних наших островах, его верные друзья из таинственного ВЗОРа, взяли сейчас в прицелы охранников украденной атомной бомбы и ждут, когда Стас Гагарин выстрелит первым.

Александр Македонский с группой захвата терпеливо караулил этот выстрел, чтобы первым рвануться в тайное хранилище и обезвредить ядерных шантажистов.

Когда молодой штурман прибыл на Украину, разведка посланцев Зодчих Мира установила уже, где укрывают боеголовку. Остальное было делом специальной техники и испытанных средств, которыми вооружили его группу надежных парней из Высшей Защиты оскорбленной России.

Пришелец из якобы застойного шестьдесят восьмого года потянул было за крючок, но гетьман-шизофреник метнулся от стола с недоеденным салом и скрылся на мгновение, продолжая декламировать пушкинскую «Полтаву».

Стас Гагарин вздохнул и расслабился.

«Ладно, — спокойно сказал он себе, — подождем малость, Одинокий Моряк… Недолго дергалась старушка… Ага!»

Движение недоевшего сало Мазепы продлило его подлую жизнь ровно на тридцать секунд.

Вместе с Отцом народов мы отвели Лёву домой, чтоб сдать на поруки Елене, товарищ Сталин подождал меня у девятого дома на улице Солнечной, затем предложил прогуляться мне с ним в Одинцово, где в гарнизонном Доме офицеров Агасфер оборудовал запасную для нас резиденцию в шахматном клубе.

Это была просторная, метров на сорок квадратных, комната-зала, уставленная столиками с клетчатой крышкой на каждом, и только два сиротливых стула ютились в помещении. Остальные, как и шахматные фигуры с часами, либо спрятали, чтоб не растащили, либо успели уже местные культуртрегеры разворовать.

Пустынно здесь было и неуютно.

Но Вечный Жид тянул сюда суперсвязь, галактический телефон и видео-контакт с Зодчими Мира, наверное, и о комфорте полагал озаботиться позднее.

Время тянулось занудливо и тягомотно. Я старался не показать собственного нетерпения перед вождем, не хотелось терять лица перед Иосифом Виссарионовичем, вид у которого был невозмутимым, что соответствовало привычному облику Отца народов.

Меня вдруг осенила мысль-открытие: я давно уже не вижу в руках товарища Сталина курительной трубки.

— Извините, Иосиф Виссарионович, но кажется вы перестали баловаться табачком, — нерешительно спросил я, боясь показаться не вполне тактичным, но успокаивая себя тем, что любознательность моя от желания как можно полнее представить русским людям Вождя всех времен и народов.

— Бросил, понимаешь, — закашлялся товарищ Сталин. — Заметили, значит, дорогой сочинитель? Я ведь и за несколько месяцев до моего убийства в Кунцеве с куревом, понимаешь, завязал… И весьма гордился этим, как гордитесь — и вполне справедливо! — тем, что второго мая 1985 года отказали Жидкому Дьяволу во власти над собой. Одним усилием воли, понимаешь!

— Мне о вашем решении бросить курить читатель «Вторжения» написал, — сообщил я Сталину. — Дескать, не изображайте вождя с трубкой! Он отказался от нее еще при жизни, а уж после смерти не должен курить, это точно…