Страшный суд - Станислав Гагагрин

— Прав он, ваш читатель. Пристрастие к табаку — скверная, понимаешь, привычка. Бросить курить, я молчу уже об алкоголе, никогда не поздно… Это я, товарищ Сталин, вам говорю!

— С другой стороны, время нечем скоротать…

— А ежели в шахматишки, понимаешь, схватиться? — предложил Иосиф Виссарионович. — Не желаете?

Он сунул руку в левый карман френча и достал оттуда миниатюрную коробочку дорожных шахмат.

Я вспомнил, как в романе «Вторжение» вождь рассказывал мне, что первое место по шахматам держит на Том Свете Никита Сергеевич Хрущев, а сам Сталин тоже на каком-то близком к лидеру месте, и подумал о том, что противник из меня хреновый, только и знаю, по каким правилам перемещать на клетчатой доске фигуры, не больше.

— А ничего, — утешил меня вождь, — мы старую, понимаешь, партию разыграем… Хотите за Николая Ивановича Ежова сыграть?

— Это в каком, понимаешь, смысле? — подозрительно глянул я на расшалившегося вождя.

Товарищ Сталин заразительно, от души расхохотался. Такого искреннего смеха я у него прежде не наблюдал. Вождь всегда смеялся сдержанно, как бы покашливая, и Папа Стив неоднократно упоминал про это.

Слезы выступили на глазах Отца народов, но товарищ Сталин будто не замечал этого вовсе.

— Ну и Гагарин, ну и уморил вождя! — не унимался Иосиф Виссарионович. — В обыкновенном, понимаешь, смысле… Вы будете играть черными, за наркома Ежова, а я, естественно, белыми, за себя самого… Однажды мы эту партию сыграли с главой НКВД, году эдак в тридцать шестом… Правда, вовсе не это стоило ему головы. Так что вам, Одинокий Моряк, безобидная игра ничем не угрожает.

Потом я узнал, что проиграли мы партию, записанную во время оно и невесть как угодившую во французский Шахматный словарь, выпущенный в 1967 году. Но это было потом, а теперь, в ожидании результатов разыгрываемой без нашего участия ответственной операции Гражданской войны, мы выбрали, как и в те далекие времена, сицилианскую защиту.

Игра началась с этих ходов:

1. е4 с5 2. Kf3 d6 3. d4Cd 4.K:d4 Kf6

5. Кс3 Kbd7

— Именно так, — заметил Иосиф Виссарионович, — играл впоследствии Тигран Петросян… Я обратил на это внимание, когда следил за шахматными турнирами в Москве.

«И у него хватило времени заниматься еще и этим!?» — уважительно воскликнул я про себя, мельком взглянув на вождя.

Товарищ Сталин прочитал мои мысли, неопределенно хмыкнул и молча пожал плечами.

Последовал шестой, мой ход — Се2.

Потом активнее 6. Сс4. Теперь наша игра сводилась к одному из известных вариантов ныне довольно популярной шевенингенской системе.

6… ab 7. 0–0 е6 8. f4 b5 9. А3 Сb7 10. Cf Фb6

Тут придется несколько уточнить: 10… Фс7

А далее пошло так: 11. Се3 Фс7 12. Фе2 Се7 13. g4!?

Папу Стива, не имевшего доселе опыта столь серьезной шахматной игры, вдруг неожиданным образом озарило. Я понял, что подобная раскладка мне как бы уже известна.

Я увидел, как товарищ Сталин провел решительное наступление на королевском фланге. И тогда внутренний голос подсказал: «Ты играешь черными и еще не рокировался… Поэтому продолжай 13… h6 или даже …h5, и если 14. g5, то 14… Kg4».

А далее пошло так:

13… Кс5 14. Фg2 0–0 (?) 15. Ла 1 Лfе8 16. g5 Kfd7

17. Лd2 е5 18. Kf5 Ке6 19. К: е7 Л: е7 20. f5 Kd4 21. f6!

Белые товарища Сталина успешно развивали атаку. Гагаринский черный король оказался в явной опасности.

21… Лее8 22. Ch5! 6 23. C:g6!

«Н-да, — с сомнением произнес некто внутри моего существа. — Фигура, которую схарчил у тебя вождь, делает победу твою весьма проблематичной, дружище сочинитель…»

— Давненько не брал я в руки шашек, — пробормотал Станислав Гагарин сакраментальную ноздревскую фразу, не собираясь, тем не менее сдаваться, не тот характер, Папа Стив привык бороться до конца.

Но 23…hd — нельзя было 23… fd из-за 24. f7 +

Затем 24. Фh3 Кc6 25. Фh6 Фd8 26. Лf3.

«Над тобой нависла неотвратимая угроза, Одинокий Моряк», — с тревогой подумал я, напряженно глядя на шахматную доску —

27. Лh3.

Мои черные несли непоправимый урон.

26… K:f6. 27. gf Лас8 28. Лdf2 Ф:f6 29.:f6.

Я понял, что здесь можно было бы поставить точку, тем более, что товарищ Сталин с торжествующей ухмылкой ждал, когда я подниму руки. Но упрямства и мне не занимать, потому и сделали мои черные еще несколько судорожных ходов.

29… Лс7 30. Kd5 С:5 31. ed Kf8 32. Cg7 Kh7

33. Л:d6 e4 34. Се3 Лсе7 35. Cd4 f6 36. C:f6

— Сдаюсь, Иосиф Виссарионович, — сокрушенно проговорил я. — Ваша взяла, вы победили…

— Хотите взять реванш? — прищурился товарищ Сталин. — Скоротать, понимаешь, время…

— Воздержусь, с вашего разрешения. Проиграть вам партию — даже лестно.

«Все равно я умею то, что не умеет даже товарищ Сталин, — упрямо и опасно подумал я, не заботясь о том, что мысли мои услышит вождь. — И в конце концов, играл я не за себя, а за получившего собственный смертный мат Николая Ивановича Ежова…»

— Все мы, рано или поздно, получаем последний мат, — неожиданно насупившись, произнес элегическим тоном Сталин.

Дверь отворилась, и в комнату-залу бойко и несколько суетливо вошел, скорее вбежал Александр Васильевич Суворов.

— Играете в шахматы, милостивые государи?! — вопросил он, восклицая фальцетом. — А ведь операция «Мазепа» успешно завершилась… Ваш молодой тезка, сударь литератор, как нельзя лучше справился с задачей и лично покарал изменника и предателя, нарушившего присягу.

— Вот и этот получил предназначенный ему мат, — ни к кому не обращаясь, философски резюмировал товарищ Сталин.

Воскресным вечером 3 октября 1993 года я писал роман «Страшный Суд», под пером у меня складывался образ прапорщика Мазепы, вообразившего себя гетьманом Украины и укравшего уже ядерную боеголовку.

Вера была у Юсовых на Солнечной, и в одиночестве я лихо размахался пером, буквы легко сливались в слова, а слова добротно укладывались в строчки.

Звонок телефона прервал мою работу в восемнадцать пятьдесят…

— Включите телевизор, Станислав Семенович, — сказал мне Коля Юсов.

И я оставил Мазепу возле атомной бомбы, прошел из холла в гостиную, где стоит электронный ящик, щелкнул дистанционером и погрузился в мир чудовищной провокации, случившейся не в параллельном, сочиняемом Папой Стивом мире, а в том реальном, в котором живу сейчас со всеми бебехами, потрохами и какашками, увы…

Хочу признаться: неладное почуял сразу. Если стреляли в людей из гостиницы «Мир», к ней Верховный Совет ни сном, как говорится, ни духом отношения не имеет, и где, мне сказали об этом раньше, засели две сотни бейтаровцев, вооруженных боевиков из Лиги защиты евреев значит, рискнули закулисные режиссеры пойти на кровавую развязку.

И восторженная толпа, возбужденная кажущейся победой, и бессмысленная бойня у Останкинской башни, и никому не нужный — кроме провокаторов конечно! — штурм резиденции моржового мэра, и совсем уже анекдотичный обстрел гусевского «сексомольца» — все это походило на плохо, бездарно разыгранный фарс, который пролитая кровь превратила в драму.

А потом пришли кантемировские танки, а в них вовсе не те добродушные ребятки из августа девяносто первого, которые братались с хлынувшими защищать демократию москвичами.

Эти были другими.

Не дрогнувшими руками навели они пушки на Дом Советов и прямой наводкой расстреляли Советскую власть.

И, конечно, мировая общественность объявила стрельбу в Москве, подавление инакомыслия пятнистыми, будто у морской пехоты Американских Штатов в Сомали, танками вершиной демократии в России.

Невероятно, но факт!

Не знаю, что и как написать об этом сейчас, вечером 7 октября, дорогой читатель…

Закрыто всё. Список газет, которым заткнули президентским указом рот, длинен и бескомпромиссен. Туда и крохотный «Пульс Тушина» вошел, и невзоровские «Секунды» перекрыли.

Полная информационная блокада!

…Днем объявилась Надежда.

Я названивал ей в «Совроссию» все эти дни, но телефон молчал, а в нынешнем ее жилище связи нету.

— Нашлась-таки! — радостно воскликнул Папа Стив.

— Да, — сказала Надежда, — соратники листовку выпустили обо мне — «В редакцию не вернулась…» А я на зло демократам осталась жива, хотя бой шел на том этаже, где находилась…

Она оказалась последней женщиной, покинувшей Дом Советов.

— Хочу описать увиденное мною, — продолжала говорить Надежда. — Но газету нашу пока прикрыли… Нельзя ли с вашей помощью как-то заметки мои издать?

Одинокий Моряк тут же прикинул несколько вариантов.

— Пиши, Надежда, — сказал он. — Конечно, помогу. Давай увидимся и выберем оптимальный путь решения проблемы.

На том и порешили.

Сейчас около двадцати часов вечера. Седьмое октября 1993 года, четверг. Позднее я позвоню редактору «Русского пульса» и расскажу ему о предложении Гарифуллиной Надежды.