Волосы Вероники - Вильям Козлов

Может, лучше было бы позвонить, но Гоголева не возражала, когда к ней заходили сотрудники и без предварительного звонка. В этом отношении она была куда демократичнее, чем покойный Горбунов и Артур Германович Скобцов.

С журналом под мышкой я отправился к ней. На третьем этаже меня перехватил Гейгер Аркадьевич.

Улыбающийся, розоволицый, с плешивой маленькой головой, он резво подбежал ко мне, обеими руками потряс мою ладонь. Тонкие усики его извивались над верхней губой, золотой зуб посверкивал. Я не мог понять, что ему от меня надо. Как-то раньше при встрече мы ограничивались лишь вежливыми кивками и расходились, не вступая в долгие разговоры.

— Вы к нашей очаровательной миссис Гоголевой? — спросил он.— Придется подождать, у нее Артур Германович с англичанами.— Он потянул носом в сторону приемной.— Среди них светило из Оксфорда.

Мимо прошла молодая лаборантка. Гейгер Аркадьевич встрепенулся, как боевой конь, заслышавший звук походной трубы.

— Очаровательная Лялечка из ксероксной лаборатории,— заметил он.— Фигурка у нее божественная, правда? Диана, Венера! Очарование!

Слово «очаровательная» он растягивал, округляя губы, будто на вкус его пробовал, и употреблял довольно часто, естественно, применительно к женскому полу.

— Что же вы растерялись? — подзадорил я его.

— Лялечка для меня табу,— вздохнул Гейгер.— На нее сам Артур Германович глаз положил. Куда уж мне с ним тягаться. Ходок.

— Ходок? — подивился я.

Вроде бы такого не водилось за Скобцовым. По крайней мере, в нашем НИИ.

Как-то странно посмотрев на меня бесцветными глазами, Гейгер Аркадьевич вдруг заговорил о другом:

— В нашем мире ничего не стоит любого человека съесть. Даже добропорядочного. Послушайте, как это просто делается. Вот вы работаете, на хорошем счету, начальство вами довольно, зарплата у вас хорошая, выбирают вас в партком, местный комитет. Так сказать, и по общественной линии у вас все в ажуре. Но вдруг вы кому-то не понравились, перешли дорогу или наступили на больную мозоль… Допустим, ваше место понадобилось для кого-то другого. Более ценного человека для начальства, чем вы. И вот с вами начинают происходить непонятные вещи: сначала вас пытаются сплавить на курсы по повышению квалификации или какую-нибудь учебу… Вы отказываетесь. Из другого института вам звонят и предлагают службу — вы и в ус не дуете. Вам и тут хорошо. Начинает ветер дуть с другой стороны: запланированная поездка за границу неожиданно отменяется, на собрании выступает ничем не примечательный товарищ и по какой-либо причине отводит вашу кандидатуру в руководящие органы института. Не вскочите же вы на трибуну и не будете доказывать, что вы достойны? Неудобно, правда ведь? Наконец, вы замечаете, что начальство посматривает на вас косо. Кандидатская ваша лежит без движения, за вашей спиной начинают в коридорах шептаться товарищи… Что вы делаете в этом случае? Хватаете первого попавшегося за грудки и начинаете выяснять: в чем дело? Вы в гневе, невоздержанны в выражениях, товарищ вырывается и возмущенный уходит. По институту ползут слухи, что вы скандалист и способны на все. Гнев все больше вас переполняет, вы грубите начальству, коллегам, что-то пытаетесь доказать, но вас не слушают. Встречают и провожают с сочувствующими улыбочками. О вас уже сложилось неблагоприятное мнение… Доведенный до отчаяния, вы или устраиваете скандал в присутственном месте, или пишете заявление в местный комитет, партийную организацию… Сотрудники уже в открытую говорят, что вы склочник, опасный человек, клевещете на товарищей. Вам уже не улыбаются, от вас отворачиваются, руки не подают. Вокруг вас создается стена отчуждения. Слабый человек не выдерживает и начинает пить, теряет к любимой работе интерес, в институте толкуют, что у вас и дома неблагополучно… И что же вы в конце концов делаете?

— Подаю заявление по собственному желанию,— подсказал я именно то, что хотел от меня услышать Гейгер Аркадьевич.

— Что и требовалось доказать! — весело рассмеялся он.

— Но есть и еще один вариант,— сказал я.— Найти этого самого интригана, который все это затеял, и набить ему морду!

— Интриган только будет рад,— улыбается Гейгер.— Минутная неприятность, а о вас в довершение ко всему прочему сложится мнение, что вы еще и хулиган. Кстати, постараются и милицию привлечь.

— И все-таки одному человеку, пусть даже такому хитрому и паскудному, какого вы так образно изобразили, вряд ли под силу расправиться с честным, порядочным работником…

— Я изобразил только жертву,— перебил Гейгер Аркадьевич.— Того, о ком вы говорите,— не существует. Ибо имя ему — общественное мнение. А кто первый произнес «а», уже не имеет значения. Общественное мнение — это как снежный ком, если его в нужный момент умело направить с горы, он, разбухая, покатится вниз все быстрее и быстрее… Вспомните хотя бы небезызвестного Иванова.— Он насмешливо посмотрел на меня.— Был Иванов, и нету.

— Иванов был, есть и будет,— заметил я.— Кстати, вы тоже приложили руку к провалу его диссертации?

— Он слишком был задирист,— сказал Гейгер Аркадьевич.

— К чему вы все это рассказали мне? — прямо спросил я.

— А вы разве не читали сегодняшнюю «Правду»? — невинно округлил хитрые глаза Гейгер.— Я пересказываю вам содержание статьи на третьей полосе. Она так и называется «Снежный ком».

— Теперь я понимаю, почему вы выступаете на каждом собрании,— только и нашелся, что сказать, я.— У вас дар трибуна. Вы — Цицерон, Гейгер!

— Вы хотели сказать «Григорий Аркадьевич»,— без улыбки мягко поправил он меня.

— Вот именно,— сказал я. Вот человек, за него не ухватишься, тут же выскользнет! Как ящерица, готов хвост в руках оставить.

— Вы как будто близко к сердцу все это приняли,— улыбнулся программист.— К вам-то… пока это не имеет отношения.— Он подчеркнул слово «пока».

— Я, наверное, по натуре оптимист,— спокойно сказал я.— Верю, что порядочных и честных людей гораздо больше на земле, чем негодяев!

— Безусловно,— горячо согласился со мной Григорий Аркадьевич.— Иначе и быть не может. Но вот что я заметил, дорогой Георгий Иванович: порядочные люди в большинстве своем в борьбе пассивны, сторонятся грязи, а негодяи — активны, напористы, не боятся ручки запачкать в дерьме…

— А кто вы? — спросил я.

Программист не дрогнул, улыбочка его стала шире, золотой зуб засверкал, он пригладил ладошкой седые кустики над ушами и сказал:

— Я — маленький человек, Георгий Иванович, звезд с неба не хватаю, люблю начальство, люблю деньги и девочек…

— А что вы не любите?

— Насморк,— ответил он.— Вроде пустячок, а сразу не вылечишь: отдай четыре-пять дней, черт бы его побрал! — Он звучно шмыгнул покрасневшим носом.

— Счастливый вы человек,— сказал я, поняв, что говорить с ним — все равно что бросать о стенку горох. Гейгер неуязвим, его ничем не прошибешь. Разве что насморком…

— А статейку обязательно прочитайте, Георгий Иванович,— посоветовал он, видя, что я собрался уходить.— Весьма поучительная статья. Можно даже выписки в блокнот сделать…

Надо же, знает о моей привычке заносить в блокнот понравившиеся высказывания ученых, писателей, философов. Сегодняшняя случайная беседа доставила мне истинное удовольствие: я получше узнал нашего Гейгера! И понял, что он способен на любую подлость. Раньше я считал его жалким подхалимом, приспособленцем, «мальчиком на побегушках» у начальства, а нынче он приоткрыл мне более темные стороны своей иезуитской натуры.

Не успел я войти в кабинет с «Правдой» в руках, как зазвонил местный телефон. Ласковым голоском Гейгер Аркадьевич спросил:

— Читаете «Правду»? Это на третьей странице, сразу после «Международного обзора».

— Ну, спасибо, кормилец,— сказал я.— Без вашей помощи в жизни не нашел бы…

— Я по другому поводу, Георгий Иванович,— медоточивым голосом проворковал программист.— Не отказывайтесь, пожалуйста, от моей рукописи, если вам предложат. Я очень вас прошу.

От такого нахальства я на миг лишился дара речи, а когда собрался рявкнуть в трубку, что я думаю о нем, Гейгере, в трубке раздались короткие гудки.

Потолковать с Гоголевой о ноосфере мне удалось только через неделю. Ольгу Вадимовну срочно вызвали в Москву. Впрочем, я и сам уже кое в чем разобрался. Лучше, чем сказал о ноосфере Тейяр де Шарден, не придумаешь: «Вокруг искры первых рефлектирующих сознаний стал разгораться огонь. Точка горения расширилась. Огонь распространился все дальше и дальше. В конечном итоге пламя охватило всю планету. Только одно истолкование, только одно название в состоянии выразить этот великий феномен — ноосфера. Столь же обширная, но, как увидим, значительно более цельная, чем все предшествующие покровы, она действительно новый покров, „мыслящий пласт“, который, зародившись в конце третичного периода, разворачивается с тех пор над миром растений и животных — вне биосферы и над ней».