Энджелл, Перл и Маленький Божок - Уинстон Грэхем

А Перл, чувствуя, что она все больше удаляется от Хэйзел, дальше и дальше отходит от жизни, которую вела до замужества, что ее все меньше интересует этот мирок с его субботними танцульками и обжиманием в последних рядах кинозала, со всеми этими Нэдами Маккри и Крисами Коук, прислушивалась к собственным словам и сознавала, что часто упоминает имя Годфри, потому что испытывала потребность говорить о нем с кем-то, а Хэйзел была ее единственной наперсницей, единственной, кто его видел. Она со всевозрастающей растерянностью продолжала говорить, зная, что и так уже слишком многое раскрыла, и видя, как во взгляде Хэйзел зарождается интерес. Разговор с Хэйзел, в котором она обходила главное, немного снимал ее напряжение, спасал от истерического припадка. Она старалась следить за собой, не повышать голоса и сдерживать слезы.

Не только жизнь с Уилфредом казалась ей во много раз интереснее ее прежней жизни, но даже жизнь Годфри, с ее дешевой мишурой ринга и взрывами жестоких страстей, представлялась ей значительно интересней жизни любого из друзей Хэйзел. Пусть, думала она, нельзя пасть ниже, чем зарабатывать себе на хлеб дракой, и все же там была своя романтика, смелость, искренность, чего лишено было большинство других профессий. В любой работе можно было схитрить, изловчиться, а вот на ринге никого не обманешь, если ты сдрейфил или тебе недостает смелости, выдержки и таланта. Легкой жизни там не ищи, там не ускользнешь от ответа, не спрячешься за чужую спину. Слабакам там не место.

Она не видела Годфри с той встречи в его новом жилище. Что-то произошло между ними, и она знала, что, если они встретятся вновь, ничего уже не поправить. С самого начала ее ранило его небрежное отношение, она ненавидела его за то, что он принимал ее как должное, и ничуть не жалела, что укусила его, и, если понадобится, готова была снова прибегнуть к той же защите. Но она жаждала его увидеть, ей хотелось спорить, ссориться, выговориться. И, кто знает, может быть, в конце концов между ними воцарятся прежние согласие и любовь. Но она не могла с ним увидеться: он не приходил, не звонил, не писал. Словно навсегда вычеркнул ее из своей жизни. И хотя она знала, что он усиленно тренируется перед матчем, ее терзала ревность при мысли о других женщинах, с которыми он, несомненно, развлекался.

Ничто, ничто на свете не заставит ее сделать первый шаг — очутиться в положении просительницы, а не упрашиваемой. В прошлый раз она потерпела неудачу, потому что это она пришла к нему, а не он к ней. Но ей ужасно хотелось его видеть, говорить с ним. Вместо этого она говорила о нем с Хэйзел, и горечь все глубже разъедала ей душу.

Иногда она даже жалела, что Флоры уже нет в живых. Тогда было лучше. Случайно или неслучайно, но в Годфри после смерти Флоры появилась какая-то ожесточенность. Флора была опорой его жизни, ее стабилизатором. И если он был не с тобой, то ты, по крайней мере, знала, где он находится. Теперь никто не представлял, где он находится. Перл знала лишь одно: если она согласится на приглашение Уилфреда, то во вторник увидит Годфри на ринге.

Перл ни за что бы не догадалась, где был Годфри в тот день. Накануне он повредил себе руку, вымещая свои неудачи на груше, и Пэт Принц сказал:

— Отдохни-ка денек, малыш. Ты всю неделю не отходишь от груши. Можешь ко вторнику совсем вымотаться.

И Годфри решил отдохнуть денек и почти все утро провалялся в постели, читая комиксы в американских журналах, потом вдруг торопливо вскочил, натянул одежду, выбежал на улицу и завел малолитражку. Сначала он ехал вдоль реки к югу, затем переправился на другую сторону и вскоре выбрался на автостраду А-12 к северу от Илфорда. Отсюда пошли знакомые места, он проехал Брентвуд и Челсфорд и повернул к северу. Для конца января день выдался неплохой, временами из-за низких облаков проглядывало зимнее солнце, и дороги были сухими. Он пообедал сандвичем и кока-колой в шоферском ресторанчике и к полудню был уже в Хэндли-Меррике.

Он поостерегся оставить машину у ворот усадьбы и спрятал ее в узкой аллее поблизости, а сам пешком направился к старому дому. Ворота заперты, вокруг ни души. Интересно, здесь ли еще мистер и миссис Формс. Похоже, что нет: выпавший на прошлой неделе снег не совсем стаял и лежал на ступенях.

Годфри перелез через низкую стену и побродил вокруг дома, чуть слышно насвистывая. Тихо. Подойдя к кухонному окну, он заглянул внутрь. С тех пор как он был здесь в последний раз, ничто не изменилось: та же мебель, стол, кастрюли, старая плита, шкафы, посуда. Он влез на подоконник и заглянул в вестибюль. Пустынный неуютный вестибюль тоже не изменился: длинный стол, стулья с высокими спинками, доспехи на стенах, латники у подножия лестницы, боевые знамена, две пушки.

Он прошел в то крыло, где жила Флора. Казалось, она просто куда-то вышла. Только криво повешенная штора на окне да пыль вокруг говорили о заброшенности — Флора бы этого не потерпела. Лучи заходящего солнца освещали пыльные предметы.

Он подошел к соседнему окну: сломанную задвижку никто так и не починил. Он приподнял ее перочинным ножом, открыл окно, влез внутрь.

В доме было холодно. Не то что в прежние времена. Снаружи было терпимо, но изнутри веяло могильным холодом. Особняк и раньше не отапливался целиком, на это потребовалась бы новая отопительная система, стоящая больших денег, поэтому Флора поставила котел с нефтяным обогревом и трубы всего в восьми комнатах, где жила. Флора любила комфорт, ничего не скажешь, и ее комнаты всегда здорово отапливались. Так что когда зимой случалось выходить в другую часть дома, приходилось надевать пальто или бегом возвращаться обратно.

Теперь и в этих теплых комнатах холод, как и во всех остальных. Они стали холодными, как Флора. Лишились тепла.

Насвистывая сквозь зубы, Годфри сел в свое любимое кресло и посмотрел на пустое кресло напротив. Стоит немного напрячься и можно представить, что она сидит в нем: темноволосая, смуглая, насмешливая, немолодая, остроумная, вспыльчивая, сорвиголова. И курит и пьет больше меры, чем больше ей запрещают, тем больше пьет. В шутку подкалывает его. Поучает. Всегда впереди, не догонишь. Увертливая, не поймаешь. Даже в постели. Ах ты, старушка, старушка.

Годфри встал и огляделся. Все на месте, как в день их последнего отъезда. Все заперто, закрыто, законсервировано, пока не подтвердят завещание или пока какой-нибудь адвокат, какая-нибудь толстая глупая рожа, вроде Энджелла, не вынесет свое решение. До тех пор все оставалось как есть. Тащи что хочешь, никто не заметит. Устроили галдеж, когда он потребовал свои вещи, а теперь бросили все как попало, бери что хочешь, если догадаешься влезть в окно.

Он забрел во Флорину спальню, и тут недоставало некоторых вещей. Мариам, наверное, заявила, что это личные вещи ее матери. Он прошел в свою прежнюю спальню, а оттуда длинным коридором в огромный вестибюль.

В вестибюле было еще светло. Заходящее солнце алым цветом окрасило окно, но через несколько минут начнет темнеть. Что за дурацкие слова любила повторять Флора? «Жизнь слишком коротка для злобы иль насмешки, для критики иль ссоры; стемнеет скоро». Забавно, она говорила так обычно после того, как с кем-нибудь повздорит! И вот для нее стемнело навсегда.

Ну, а если подумать, то в этой голой пустынной комнате, пожалуй, и нечем поживиться. Кому, к примеру, нужна пушка? Кому нужно знамя, которым размахивали в какой-то дыре под названием «Мальплаке»? На черта эти доспехи?

Большой дом всегда напоминал Годфри склеп, и, случалось, у него замирало сердце, когда в темные зимние дни он пробегал по лестнице или заглядывал в парадные спальни с их кроватями под пологом, гобеленами и гербами. Что ж, и теперь вот-вот наступит темная зимняя ночь. Пока он здесь стоял, солнце уже скрылось за деревьями, в зале сделалось совсем промозгло, угрюмо, вокруг залегли тени.

Как-то прошлой зимой Флора провела его по дому и рассказала о Восперах. Она-то сама была не из них; он считал, что ее предки были получше каких-то там никчемных генералов, но тем не менее она рассказывала ему о Восперах. И он спросил, какой от этого толк, от всей этой трепотни о шпагах, щитах и знаменах, кто против кого воевал и когда? И она ответила: «Ах, глупыш, глупыш, если так говорить, то ни от чего на свете нет толка ни в прошлом, ни в будущем. Мы словно мякина, которую уносит ветер. Но разве не хранил бы ты пояс Лонсдейла[21], если бы его удостоился твой отец или дед?»

Он прошел в библиотеку: тут кто-то уже покопался в книгах. Не то чтобы они были в беспорядке, просто их поубавилось. Опять Мариам рылась, прикидывала, какие можно незаметно продать. По большей части это были заплесневелое старье о всяких там сражениях и собрания сочинений классиков, но разве знаешь, на чем теперь можно заработать?

Он обходил полки, когда ему вдруг почудились шаги в вестибюле. Тут, пожалуй, действительно волосы встанут дыбом. Он бросился к двери.