Битва за Кремль - Михаил Логинов

«Сам на себя стал не похож», — подумал Столбов.

— Креативный, инициативный, талантливый, в меру сексуальный программист ищет работу, — бормотал Макс, пытаясь проникнуть в ящик Столбова. — Нет, — оспорил он сам себя, — если мне шеф яйца оторвет за эту историю, какая тут сексуальность? Зато тонкий голос, зато…

Татьяна и не думала перебивать вялотекущую болтовню. Максу она не мешает, это главное. Но что может быть хуже, когда все зависит от работы другого человека, происходящей на твоих глазах?

— Да и кому нужен сисадмин с оторванными руками, ведь для него придется оборудовать офис с голосовым управлением, — продолжал болтать Макс.

И вдруг заткнулся так резко, будто его об этом попросили.

— Есть! Входящие. Извини, солнце, смотри сама, я деликатно отвернулся.

«По законам жанра его полагалось бы чмокнуть», — подумала Таня, садясь на теплый стул и оглядывая столбик писем в ящике. Открыла самое верхнее, пришедшее сорок минут назад.

«Уважаемый Михаил Викторович, — прочла она, — я думаю, вам следует дочитать мое письмо, после того как вы откроете прикрепленный файл…»

Таня кликнула мышкой. И тотчас же голос, непонятно чей, пожалуй незнакомый: «Я был реально расстроен. Поэтому, когда меня спросили: „Что делать с этим жалобщиком“, я сказал: „Сожгите“. Нет, я, конечно, не ожидал, что так все закончится. Но винить в этой истории можно лишь самого Столбова. Не мальчик, должен был понимать. Тем более его предупреждали…»

Запись окончилась. Таня вернулась к самому письму.

«Мне, следователю СКП, эта запись попала в руки относительно недавно. Не скрою, я ждал скорой победы вашей партии, для того чтобы сделать этому господину эксклюзивное предложение. Но буквально несколько часов назад мне стала доступна информация о том, что господин Тимофеев намерен сегодняшней ночью покинуть пределы России. Учитывая меняющуюся политическую конъюнктуру, скорее всего, навсегда. Господин Столбов, если вы считаете возможным компенсировать мои расходы и вознаградить труды суммой в 100 тысяч евро, вы должны встретиться со мной сегодняшним вечером. Я передам вам все имеющиеся у меня доказательства причастности этого господина к трагедии в Гатчинском районе Ленинградской области, а также его координаты, которые позволяет вам встретиться с ним до отъезда. Адрес: Молочный проезд, 8, строение „Г“. Встреча деловая, на двоих, прошу прибыть одному и не опаздывать».

— Объект вошел в здание.

— Отлично, — сказал Бобров, — бойцы, помните алгоритм действий? Объект проходит к месту. Вы ждете сигнала и готовы его задержать. До этого времени — вы в засаде и не обращаете внимания на любые посторонние события, пока они не касаются вас. Если приказа нет, вы просто остаетесь на местах и ждете, пока вас отзовут. Брать желательно живым. Понятно?

— Да. Скажите, а это именно он?

— Удивился бы, если не он. Так, минуточку, сейчас пройдет рядом с камерой. Да, он. Ну, здравствуй, Столбов, — почему-то шепотом добавил куратор операции. — Потом взял другой телефон. — Ребята, готовность номер один — объект пришел. Что бы ни случилось, ждите сигнала. Когда он дан — стрелять на поражение, валить немедленно. В голову — контрольная очередь.

Возле монитора сгрудились несколько человек, круг Особого совещания, и напряженно разглядывали человека, проходившего мимо камер.

— А чего такие разные приказы? — спросил один из них.

— На два варианта, — тихо ответил Бобров, будто Столбов мог услышать. — Один вариант — берем по ордеру и оформляем со всей юридической лабудой. Второй — валим на месте. Чтобы никто не запутался в приказах, на объекте две самостоятельные группы. Работают только по моей команде.

Столбов прошел по двору быстрым, но осторожным кошачьим шагом. Чем больше было разногласий в душе, чем сильней напрягалась воля, тем проще и яснее становился мир вокруг, а тело готовилось к бою.

Он дошел до одинокого флигеля, достал мобилу, позвонил по номеру, указанному в письме.

— В конце коридора, на первом этаже. Проходите, — ответили ему.

Столбов поднял голову, осмотрел здание. Сделал кое-какие выводы. И открыл дверь.

Коридор был почти темен — обычный коридор советского офиса, использованного разными конторами в перестроечные времена, потом предназначенного под снос, но помилованного кризисом.

Столбов делал шаг за шагом, пытаясь то молиться, то спорить: «Прости меня. Но даже если Ты будешь меня просить — все равно я его своими руками!» А глаза рыскали по окрестностям.

Возле одной из дверей он остановился. Присел на корточки, посветил мобилой пол. Нашел следы ботинок, пригляделся к рельефу подошвы. Сделал шаг вперед. Но вдруг вернулся и совершил практически школьное хулиганство: вытащил из-за батареи обломок швабры, припер ею дверь.

Еще несколько шагов по полутемному коридору. Поднял глаза, увидел недавно прилепленную камеру, скорчил ей рожу, пошел дальше. Заметил лестницу на второй этаж.

Коридор пройден. Дверь.

Комната, скорее даже небольшой зал, была пуста и ободрана. Из всей меблировки — только три стула в центре и табурет рядом с ними. На среднем стуле сидел человек. Ему это, похоже, не нравилось, но ничего изменить он не мог: руки-ноги прикованы наручниками да вдобавок к каждой ноге прикреплена старая чугунная батарея — не сдвинешься.

На двух стульях лежали открытые ноутбуки, повернутые экраном к двери. На одном воспроизводилась видеозапись: человек, сидящий на стуле, рассказывал, как был вынужден десять лет назад нанять группу поджигателей и решить одну проблему.

Второй ноутбук не производил никакого шума, да и картинка на нем была статичная: женщина с ребенком на руках. И все. Чья-то заботливая рука положила к этому ноутбуку две гвоздики.

Что же касается табурета, на нем лежал только один предмет — пистолет.

— Взял, — констатировал Бобров.

— Он не будет отстреливаться при задержании? — спросил кто-то.

— Может, и будет. Патрона три, опергруппа — большая. Если кого-то убьет при исполнении, ему же и хуже в итоге. Так, миленький, хватит играть в Ленского. Взял, прицелился, выстрелил.

Волю к сопротивлению Сергеич утратил еще вчера, когда его привели в студию и заставили повторить на камеру тот самый злосчастный рассказ. «Для чего?» — спросил он. «Для дела». — «Может, не надо?» — «Ты с нами или в партию Столбова вступил?» — сказал тогда ему Бобров. Сергеич промолчал.

Потом это самое «Ты с нами?» звучало еще несколько раз. И Сергеич безропотно делал что требовали: садился в машину, ехал неизвестно куда, садился на стул, протягивал руки для наручников. Незнакомый ему деятель в штатском, командовавший операцией, успокаивал его, как ребенка в медицинском кабинете: все под контролем, наблюдаем, спасем. Правда, когда окончательно зафиксировали и оставили, сказал в трубку: «Живец готов».

Мучить себя размышлениями о безрадостных перспективах пришлось не больше часа. На пороге появился человек, с которым Сергеич виделся мельком, достаточно давно, чтобы почти забыть.

«Вот он! Хватайте! Стреляйте!» — захотелось заорать во всю глотку. Но не заорал, понимая: от его предложений уже ничего не зависит.

Столбов подошел к нему. Несколько секунд глядел. Потом поднял пистолет, умелым движением проверил обойму. Отошел на шаг.

— Понимаешь, за что? — неожиданно задал он глупый вопрос.

— За глупость мою, — хрипло сказал Сергеич. — Не убивай, а? Правда, не убивай.

После любой мольбы, от любого предложения Столбов выстрелил бы немедленно. А так он стоял с пистолетом в руке.

«Так я им и сказал: что вы будете использовать, канистру или бутылку, ваше дело. Но мне надо, чтобы от дома остались горелые кирпичи».

Человек на стуле молча слушал свои вчерашние слова о давних событиях. Он понимал, что любая фраза может стать сигналом к выстрелу.

Операцию «Наша улица» задумал Бобров, но доводить ее до конца пришлось замам — главный оказался загружен другим проектом. В этом были свои отрицательные нюансы: меньше полномочий, меньше власти, меньше возможностей орать и требовать.

Поэтому операция с самого начала пошла наперекосяк. Региональные менеджеры сработали как надо: обеспечили необходимое человекопоголовье, причем с избытком. Не хватило автобусов, поэтому многочисленным отрядам из Тулы, Орла и Курска приказали прибыть электричками на Курский вокзал. И если тех, кому достались автобусы, кормили всухомятку, поили теплым чаем, пока не кончился, то вокзальная толпа просто оккупировала зал ожидания, не зная, какие будут приказы и дадут ли им денег хотя бы на пирожки.

Не легче было и экипажам автобусов. Они сидели в темных салонах, тихо матерились, просились наружу — покурить да помочиться. Иногда пускали, иногда нет. Было холодно, промозгло, как и полагается ранним бесснежным декабрем. И непонятно, что делать.