Мир, где тебя нет (СИ) - Дементьева Марина

Он был одним из них. Он был всеми ими.

— Тш-шш... — Прохлада коснулась лба, обвеяла лицо и проникла глубже, глубже, остужая рассудок.

Демиан захрипел, в сведённой спазмом гортани рвалось и клокотало дыхание. От кровавого вкуса его едва не вывернуло наизнанку.

Демиан перевернулся, утирая тыльной стороной ладони сочащуюся из прокушенной губы кровь. Багровая пелена перед глазами почти рассеялась.

Диана протянула ему чашу, и он осушил её, не понимая, что пьёт, стукаясь зубами о край.

— Как... вы здесь... — даже голосовые связки не подчинялись, будто разучившись воспроизводить звуки человеческой речи.

Диана зябко закуталась в большую шаль. Под шалью была домашняя женская одежда, которой он толком не знал названия: какие-то кружева, оборки, складки и ленточки. Довольно причудливое зрелище после строгих траурных платьев. Лента в пышной косе и пушистые завитки вокруг лица. Только поднялась с постели.

— Почувствовала что-то во сне и поняла, что с вами происходит дурное. — Она качнула плечом, поправляя спадающий платок, сонная, утомлённая и как никогда близкая. И вместе с тем кажущаяся нереальной после его помрачения.

— Теперь они изводят меня бессоницей, — пробормотал Демиан, отставляя чашу.

— Даже вы не можете обходиться без сна. — Вздохнув, девушка покачала головой и вдруг нажала на его плечо, заставляя улечься обратно в жаркую растерзанную постель. — Я побуду рядом с вами.

Демиан угадал её намерение прежде, чем оно было претворено ею в действительность.

Место в постели было рассчитано на одного человека, поджарого и не имевшего обыкновения размётываться во сне. Если Демиан когда и добредал до неё, то валился и лежал до подъёма неподвижно, как убитый, потому в большем комфорте и не нуждался. Девушка в растерянности оглядывала этот убогий лежак, прикидывая, где бы ей прилечь, не беспокоя спящего, но разместиться обоим вышло бы, лишь тесно переплетясь в объятиях, и никак иначе.

Демиан сумел улыбнуться.

— Боюсь, в таком случае мне не удастся уснуть уже по другой причине.

Девушка не удержалась и тоже улыбнулась.

— Могли бы оставить себе хоть толику роскоши прежнего владельца покоев... господин Магистр.

— Уж как привык, — повинился Демиан и, поймав взгляд украдкой, который герцогиня бросила на дверь, усмехнулся: — Ваш визит останется в тайне. У меня нет камердинера, как вы уже, наверное, догадались.

— Даже не сомневаюсь. — Она вздохнула, заслышав отдалённые удары, возвещающие о скором наступлении утра. — Лар... Демиан, вам необходим отдых.

— Пусть его... — Он сел рядом, бок о бок, понадеявшись, что выглядит не слишком пугающе, что губы не испачканы кровью, а в глазах не отражается Чёрное пламя.

Уверившись, что внимать гласу разума Магистр не намерен, девушка ворохнулась, скинула туфли и уселась, поджав под себя ноги, словно устраивалась так сотни раз.

Демиан видел её столь же ясно, как при свете полдня. Сантана... Диана. Сколько растеряла она в круговерти перевоплощений — и сколько сохранила. На пороге смерти она прозрела их встречу сквозь пропасть лет и десяток жизней. Что даровало ей пров`идение? Наблюдать череду смертей и оглашать грядущее, с тем чтобы кто-то иной, Аваллар или Демиан, мог выбирать между плохим и худшим.

Но свою смерть она выбрала сама.

Словно прочтя его мысли, она заговорила, продолжая беседу, которую прежде они оба вели только в своих мыслях.

— Груз девяти жизней довелось скинуть, чтобы достичь памяти Сантаны. Было ли мне легко, с обеспамятевшей душой искать вас и не находить? Однако, — она опустила ресницы, и пальцы, скомкавшие ткань на коленях, разжались, — моя участь была неизмеримо легче вашей. Кто сотворил такое с вашей душой?

— Не нужно об этом. Первоисточник... теперь известно, отчего разрушилась статуя и магия крипты.

Диана прикоснулась к груди.

— Первоисточник был частью меня. Отданной в залог частицей сути, дара и памяти. Моей... Сантаны. Я была первой и стала последней. Круг замкнулся.

— Та смерть... — Он стиснул ладонь, въяве ощущая на ней застывшую, стянувшую кожу, как перчатка, не свою — её кровь. Демиан вскинул голову, ловя её взгляд. — Зачем всё это?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Моя жертва. Мой дар. Я отдала всё, чем владела, чтобы получить намного больше, когда придёт время. Не для того ли, чтобы помочь вам выстоять?

— Я не хотел этой жертвы, — прошептал через силу.

— Однако уже запоздало отрекаться от него, не правда ли?

Её ладони обняли лицо Демиана, пальцы гладили скулы, брови над смеженными веками. Коснулись ресниц, бережно провели по истерзанным губам. Он трудно выдохнул, весь обращаясь в осязание, вчувствование.

— Вот здесь была кровь, — кончики пальцев порхающе притронулись к щеке, к чистой, без шрама, коже, — когда вы впервые поцеловали меня. Шатёр гудел, как парус, такой был ветер. И волосы пахли дымом. И руки были горячие, совсем как теперь. Я подумала только, что растаю в них, как в какой-то детской сказке... а после уже ни о чём не думала. Даже и не спрашивала себя, как так вышло, когда всё изменилось между нами — а мы и не заметили... — Голос её, сникший до едва различимого шёпота, словно она не для него говорила, не затем, чтоб он услышал, — для себя, про себя...

Голос этот проникал в него, в его сознание, не оставляя места тем, другим, потому что теперь, в эту минуту, у её голоса было больше власти. Теперь только у неё была власть. И её глаза, бездонные, как не бывает у людей, глаза были теперь так близко, близко... "зеркало мира" — так она когда-то назвала себя. И теперь эти зеркала были у самых его глаз, и потому он опускал ресницы, впервые в жизни не осмеливаясь, запрещая себе смотреть. Видеть. Он сумеет превозмочь это — один. Вместе — вместе они не смогут.

Больно, почти физически больно. Чистая, пронзительно-чистая боль.

Почувствовав что-то, она смолкла. Вздохнула, и он едва ли уловил этот беззвучный вздох, а скорее ощутил, по тому, как он, невесомый, коснулся лица.

Они сделали это единым, словно заранее оговорённым движением: Диана чуть сдвинулась, приклоняясь к стене, а Демиан, утомлённо и не скрывая этой многодневной усталости, склонился, опуская голову ей на колени. И едва не застонал от обессиливающего облегчения, когда её лёгкие ладони опустились ему на лоб, на темя, прохладой желанного венца, что был не бременем — освобождением.

— Прошу, говорите со мной, — тихо попросил её. — Позвольте я не стану отвечать...

— Говорить — о чём? — так же тихо, точно он уже спал, спросила она, и невесомые пальцы невесомо сдвинулись, пропуская пряди. Тяжёлые, гладкие, словно вороново крыло — совсем как ожидала когда-то.

— Всё равно о чём... Только б слышать ваш голос. Он... от него они умолкают. — Она слушала, ни о чём не спрашивая, и ещё и за это Демиан был ей благодарен. — Он будет для меня вместо колыбельной. — Улыбка чуть тронула его губы, перевёрнутая улыбка, как Диана видела её, глядя сверху на спокойное откинутое лицо. — Мне их никогда не пели... будете первой?

— Помилуйте, мне ли вам петь... — почти испуганно отозвалась она, и в её голосе звучала смущённая улыбка.

И Демиан понял, что тоже улыбается — хотя, казалось бы...

— Я не хотел, чтоб вы услышали.

— Да почему же?

Она спрашивала искренне, и уголки его губ дрогнули.

— Мне говорили когда-то... не единожды говорили: будто бы, чтобы влюбить в себя, мне достаточно пары строк.

— Вам говорили истинную правду, — серьёзно ответила Диана. — Только напрасно вы... — Она не договорила и задумчиво смолкла на три удара сердца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она запела негромко, будто и не запела, а почти заговорила шёпотом. На языке, которого он не знал, верно, нарочно затем, чтоб не увлекать смыслом слов. Может, это и правда была колыбельная, очень тихая, светло-грустная, но не надрывная, исцеляющая. Простая, простая совсем нежная мелодия, и голос лёгкий, вытекающий легко, как дыхание. Завершилась одна, истекла, до капли, и тотчас, без перехода, без промедления, за которое в его слух, в его разум вновь успели бы вонзиться шипы враждебной захватнической воли, перешла, перелилась в другую, затем голос, связующая нить, повёл третью...