Софья Перовская - Елена Сегал

Этажом ниже — караульные помещения. Тусклый свет, винтовки, серые шинели. Запах дегтя. А еще ниже — комната столяров.

Темный подвал. Полукруглые окна с чугунными решетками. На столе грязный чайник, раскрошенный хлеб. Здесь уже пообедали. Столяры — Батышков и Разумовский — пьют чай. В дверь заглянул печник.

— Что вы впотьмах сидите?

— Да нам сейчас на работу идти, — отвечает Батышков.

Через несколько минут Разумовский встает, берет лампу.

— Где тут у меня были петли? Не видать ничего.

— Не тронь лампу! — кричит Батышков. — Керосину нет. Выпустишь фитиль, стекло лопнет.

— Засвети хоть огарок.

Батышков нехотя зажигает огарок. Разумовский берет петли и выходит из комнаты.

Дворцовая площадь. Метель бьет в лицо, слепит глаза. Из снежной мглы опять выходит высокий человек в черном полушубке.

— Готово, — говорит ему, проходя мимо, Батышков-Халтурин.

И сейчас же вслед за этим позади раздается удар грома. Как будто из снежной мглы ударила во дворец небывалая зимняя молния.

Александр II твердым шагом прошел через комнату, в которой был накрыт стол, и остановился в дверях. Вдруг пол заколебался под его ногами. Погас свет. Что-то с грохотом и гулом валилось, рушилось. Смрад наполнил комнату. Александр II едва устоял на ногах, ухватившись за косяк двери.

Раздались крики. Кто-то зажег свет, и трепетный огонь осветил бледное, перекошенное лицо императора всероссийского.

Несколькими часами позднее человек в полушубке и картузе, весь занесенный снегом, вошел в квартиру на Гороховой. Это Желябов. После ареста Квятковского связь с Халтуриным держит он.

— Пока вы здесь сидите, — говорит Желябов, — произошло одновременно два события: взрыв в Зимнем и убийство Жаркова.

Желябов знал уже, что взрыв цели не достиг. Но на чьи-то слова: «Сколько сил потрачено и опять напрасно!» — возразил со страстью:

— Не напрасно! Такие события не проходят даром. Они показывают нашу силу, а царь своей участи не избежит. Главное то, что все участники целы, и спрятаны в надежных местах.

В Петербург введены дополнительные войска. На бирже паника. Курс бумаг падает. Многие богатые и знатные семейства собираются выехать за границу, а пока что переправляют туда свои ценности.

События развиваются. Правительство с часу на час ждет восстания. Вооруженные дубинами дворники предупреждают население, чтобы оно запасалось водой на случай, если мятежники взорвут водопровод.

По стране ходят слухи один неправдоподобнее другого. В иностранных газетах печатаются самые фантастические известия. Правительство, которому сначала казалось приличнее объяснить взрыв несчастным случаем (результатом неисправности газовых труб), не торопится давать официальных сведений.

Во дворце каждый день собираются комитеты, советы, совещания, на которых обсуждают все те же вопросы. Говорят все о том же: о необходимости принять исключительные, особо действенные меры.

— «События во дворце ложатся прежде всего на ответственность дворцовых властей… — пишет у себя в дневнике граф Валуев. — Ответственность за размеры крамолы и ее глубокие корни принадлежит всему правительству, быть может кроме меня одного».

Россия притаилась, ждет, что предпримет правительство, а члены правительства заняты главным образом тем, чтобы снять ответственность за случившееся со своей головы и возложить ее на чужую.

Либералы надеются, что Александр II, напуганный красным призраком, пойдет на какие-то уступки. Что только не творилось до сих пор: казнили людей, которых по закону нельзя было и ссылать; ссылали тех, чья вина не была доказана, — а покушения становились все более дерзкими; и вот дошло до того, что император всей России уже не чувствует себя в безопасности даже в собственном дворце. Либералам кажется: дальше в сторону репрессий и идти некуда.

Но, оказывается, еще не все испробовано. 14 февраля Россия узнает, что «для поддержания государственного порядка и общественного спокойствия» учреждена Верховная распорядительная комиссия, которой подчинены и административные власти, включая военное министерство, и генерал-губернаторы, и само Третье отделение.

За сосредоточение всей полноты власти в руках одного человека, ответственного только перед императором, высказался наследник. Участники совещания предполагали, что роль диктатора он приберегает для себя. Может быть, так оно и было, но император распорядился иначе. Во всяком случае, председателем Верховной комиссии он назначил генерал-адъютанта графа Лорис-Меликова.

Не бывает войны без убитых и раненых. И все-таки Перовская схватилась за голову, когда прочла в «Правительственном вестнике», что во время взрыва убито на месте десять нижних чинов дворцового караула, ранено тридцать три.

— Ничего нельзя было сделать, — сказал Желябов. — Халтурин настаивал на том, чтобы положить побольше динамита. Я противился, хотел, чтобы было как можно меньше жертв. Теперь он не может мне этого простить, говорит, если бы динамита хватило, все было бы кончено.

«Новая неудача», — думала о взрыве. Соня. Но в глазах всего мира это была победа. Агенты Исполнительного Комитета пробрались даже в Зимний дворец и не были разысканы, несмотря на все усилия Третьего отделения и полиции.

«На поддержку общества смотрю как на главную силу, могущую содействовать власти», — обратился новый диктатор со страниц «Правительственного вестника» к жителям столицы и обещал, с одной стороны, «не допускать ни малейшего послабления и не останавливаться ни перед какими мерами для' наказания, с другой — успокоить и оградить законные интересы благомыслящей его части».

От воззвания Лорис-Меликова на Соню сразу повеяло чем-то знакомым. Одним — обещания и поощрения, другим — угрозы и наказания. Это было так похоже на харьковского генерал-губернатора. В политике «разделяй и властвуй» она не видела ничего нового по существу.

Правительство сообщило о пересмотре дел административно-ссыльных. Лорис-Меликов уверял всех, что будет править мягко. В газетах появились статьи, приветствующие в восторженных выражениях «диктатуру сердца».

А между тем как раз при Лорис-Меликове стала особенно частой высылка людей из Петербурга в административном порядке. И уже первый месяц его диктаторства был ознаменован смертными казнями, В Киеве повесили Лозинского только за найденную у него прокламацию; гимназиста Розовского — за то, что он хранил у себя напечатанную литографическим способом листовку и некрасовский «Пир на весь мир».

В ответ на проникшие в газеты сведения о закрытии Третьего отделения начальник его Шмидт разослал по губернским жандармским управлениям письмо, в котором заявил, что все «газетные сообщения ничего общего ни с правительственными намерениями, ни с личным взглядом его сиятельства на этот предмет не имеют» и что он вполне уверен, что члены жандармского ведомства будут действовать с прежней энергией и твердостью.