Идеалист - Владимир Григорьевич Корнилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
− Почему же нет? Мне это знакомо. Но я, наверное, жадный до жизни человек. Держусь за разум, а стараюсь соединить в гармонии и чувственные и духовные радости, и радости познающей мысли. Не думаю, что это умаляет суть человеческого счастья.
− А в тебе есть что-то от помянутого тобой Кентавра, - в задумчивости проговорил Ким. – Ну, ладно. Давай спать.
Он выключил свет. Но Алексей Иванович, будто взбодрённый темнотой, не удержался, спросил:
− Ким, а почему ты один, без семьи?.. Ты что – холостяк по убеждению?..
Ким долго не отвечал. Скрипнула раскладушка своими сочленениями, услышался шорох откинутого одеяла, - похоже Ким подсунул под голову руки.
− Дело в том, Алексей, - сказал он всё с той же привычной раздумчивостью, - что пришлось мне убедиться в невозможности упорядочить женскую натуру. С послевоенной своей супругой я расстался. С тех пор, ни-ни, - запретил себе думать о семейном благоденствии. Только вольный и временный союз. Есть понимающая меня женщина. Этого достаточно, чтобы избавиться от сексуальных беспокойств. Для меня свобода мыслить, искать, поступать – выше, пусть даже добровольной, кабалы страстей. Знаю, какой-то стороной своей жизни, я не исполняю один из главных законов природы, - не оставляю Земле своего потомства. Но сознание, дарованное мне той же природой, даёт возможность оправдать моё холостяцкое положение. Мыслительную энергию и массу времени, что затрачена была бы на взращивания потомства, я отдаю поиску истин, как мне верится, необходимых человечеству. И если ноосфера пополнится, хотя бы одной истиной, постигнутой моими стараниями, бездетная моя жизнь будет оправдана. Может быть, даже больше, чем практикой хирурга. Ладно, спи, жадный до жизни человек! За один вечер в жизнь не вникнешь. Думаю, не раз ещё покопаемся с тобой в заманчивых тайнах бытия!..
СЧАСТЛИВЧИК
Юрий Михайлович, внебрачный сын Доры Павловны Кобликовой, слыл в кругу близких родственников и просто знакомых счастливчиком. В быту свойственно судить о другом по зримым проявлениям повседневной его жизни и, если исходить из такого свойства человеческого ума, то Юрий Михайлович, всегда улыбчивый душечка Юрочка, и впрямь гляделся со всех сторон удачливым.
Во-первых, устроен он был в столице. Солидная должность, выхлопотанная для него Михаилом Львовичем, сама влекла к нему людей жаждущих хотя бы малой известности, что ощутимо сказывалось ответными услугами и подарками на доходной части семейного бюджета.
Во-вторых, просторная квартира в престижном доме, близ площади Маяковского, доказывала не только расположенность к нему высокого начальства. Юрий Михайлович мог теперь принимать у себя в дружеских застольях людей солидных по должности и полезных при решении всевозможных житейских дел.
В-третьих, Юрий Михайлович умел представлять себя в общественном мнении заботливым отцом большого семейства, где благоденствует не только миловидная, с располагающей грустиночкой его жена, но и две прелестные дочери-умницы, чьё будущее благополучие он не только предвидел, но и старательно обеспечивал.
Можно было бы перечислять ещё многое, что позволяло считать обаятельного Юрия Михайловича человеком счастливым, если видеть его только в каждодневной служебной деятельности, в дружеских застольях, в трогательно-заботливых выходах всей семьёй на театральные премьеры или на юбилеи высоких государственных чинов.
Возможно, и Алексей Иванович Полянин признал бы, что судьба Юрия Михайловича сложилась счастливо, если бы не другая, негласная сторона его жизни, о которой он знал. Он понимал всю суетность подобного бытия, и молчаливо отстранялся от общепринятого мнения. Он убеждён был, что счастье, тем более семейное, несовместно с двойственностью чувств, мыслей и поступков, и видимое благоденствие вряд ли может сочетаться с действительным, человеческим счастьем.
Так думал Алексей Иванович, и всё-таки он не ожидал увидеть своего деятельного братца в таком плачевном состоянии, когда после многих лет возникшего было отчуждения, снова навестил его.
Юрий Михайлович в распахнутом махровом халате сидел в полном одиночестве, привалившись боком к столу, за которым когда-то блистало роскошное Авровское застолье. Перед ним, усугубляя одиночество, стояла бутылка коньяка, лежала пачка сигарет, в руке фиолетово отсвечивал гранями хрустальный фужер. Изменился братец не в лучшую сторону. Не столько располнел, сколько разрыхлился и лицом и телом. Задиристая клинышком бородка привяла. В бороде, в усах, в остатке жёстких волос по обеим сторонам широкой пролысины, обильно сочилась седина. Глаза из опухших пожелтевших век смотрели мрачно. Не Юрочка, а сохранённый памятью папочка его, Михаил Львович, умученный немецким пленом, сидел перед ним в несвойственной ему отстранённости от всего сущего. Взглянул мрачно, спросил вместо приветствия:
− Коньяку выпьешь?.. Ну, и чёрт с тобой… А я выпью!.. – поднёс фужер к губам, медленно потянул в себя ликёрно-золотистую жидкость. Чмокнул, опустевший фужер поставил на стол. Некоторое время пребывал в неподвижности, вдруг раздражился:
− Чего уставился?.. Пьяных не видал?!.
Алексей Иванович слишком знал Юрочку, чтобы обидеться, сказал примирительно:
− Что мрачный такой?
Юрий Михайлович потеребил ворот халата, высвободил шею, будто спасаясь от удушья. Посмотрел искоса, похоже прикидывал, стоит ли любознательный братец того, чтобы впускать его в свою душу? Тяжесть томления была, похоже, несноснее, проговорил угрюмо:
− Расклеилось что-то у нас с Нинкой. Когда-то оторваться друг от друга не могли. Теперь, чёрт те что, будто пригорелую кашу в рот запихиваешь!.. У тебя-то как? Всё ещё милуетесь? Что молчишь?..
Юрий Михайлович рассматривал фужер, но чувствовалось, как напряжён он в ожидании ответа. Если бы Алексей Иванович сказал: тоже плохо, Юрка, хуже пригорелой каши! – наверное, братец вышел бы из мрачности, в которой пребывал.
Алексею Ивановичу понятен был интерес Юрия Михайловича к семейной его жизни. Когда-то Юрочка положил неутолимый свой глаз на вдруг представшую перед ним Зойку. Случилось это в одну из давних поездок в столицу, когда по приглашению Ниночки впервые остановились они у Кобликовых. В отличие от Ниночкиного ровного приветливого любопытства к новой избраннице Алёши, Юрочка не мог скрыть возбуждения, охватившего его от присутствия
