«Если», 2002 № 11 - Ф. Гвинплейн Макинтайр

Он искренен. Он восхищен своей невестой. Он смеется, представляя, как посрамит неверие отца. И где-то в глубине души надеется, что отец, увидев подлинность Ладиных чувств, позволит сыну жениться на ней безо всяких экстремальных выходок вроде лишения наследства…

Мне хочется наконец-то посмотреть на эту Ладу.

И вот она прибывает.

Она ростом мне по плечо, черноволосая и черноглазая, тонкая, как травинка, и выглядит очень молодо. Георг говорил, что ей двадцать — но с виду ее можно принять за старшую школьницу.

Она протягивает мне руку, здороваясь. Ладошка слабенькая, узкая. В глазах — восхищение и ужас.

Георг хлопочет вокруг. Усаживает невесту то на кресло, то на кожаный диван. Режиссеры и сценаристы хмуро наблюдают.

— Это будет уже подводка к ток-шоу, — говорит Георг, и волосы липнут к его потному лбу. — Вы будете сидеть вот здесь и здесь… Нет, здесь и здесь. И будете беседовать о… ребята, набросайте, какие вопросы они могли бы обсуждать?

Сейчас и я, и его невеста представляемся ему неодушевленными предметами, которые следует поудачнее поместить в кадр. Черноглазая Лада нервничает, искоса на меня поглядывая.

Я улыбаюсь:

— Вы хотите меня о чем-то спросить.

— О многом, — говорит она без улыбки.

Она мне нравится — теперь уже совершенно определенно.

— Тогда у вас совсем немного времени — пока они решают, как поставить свет.

Она трет ладони. Я в который раз замечаю, как по-разному собираются с силами люди, желающие о чем-то меня спросить.

— Кто вы? — спрашивает она. — В самом деле у вас в роду внеземные… существа? Или это сказки?

— Не знаю, — говорю я честно. — В детстве и юности я много занимался спортом… Мои тренеры часто спрашивали меня о том же.

— А чем вы занимались?

— Боксом, легкой атлетикой, футболом…

— Почему же не стали чемпионом?

— Бросил, — говорю я, подумав. — Наверное, это было не очень честно — побеждать так, как это делал я. Кроме того, зрители не успевали получить никакого удовольствия.

Она пытается представить себе боксерский поединок с моим участием. Хмурит красиво очерченные брови:

— А что говорили ваши родители?

— Ничего. Я их не помню, к сожалению.

— Извините, — она опускает глаза.

— Бог мой, да за что же?

Ассистент режиссера бесцеремонно сует руку ей под блузку, прикалывая микрофон-«петличку». Наш разговор подходит к концу — а о том, что ее волнует, она так и не спросила.

— Внимание, — говорит Георг. — Лада, пистолет будет лежать вот здесь на столе. После того, как вы поговорите, ты снимешь его с предохранителя… покажите ей кто-нибудь, как это делается… переводишь господину Судье в грудь. Или в лоб. Фиксируешь на минуту. Потом отводишь в сторону — здесь будет мишень… И нажимаешь на курок. Лучше несколько раз. Будет отдача, надо бы потренироваться заранее… Эй, кто-нибудь, зарядите ей пистолет!

— У меня семья, между прочим, — говорит оператор за второй камерой. — Если девушка случайно промахнется и попадет в меня? Или хотя бы в прибор — чтобы осколки разлетелись по всей комнате?!

Георг нервно на меня поглядывает. Я молчу.

Приносят пистолет. Лада смотрит на него, как на повестку в суд. Кто-то из ассистентов оказывается большим специалистом по оружию; пока он показательно щелкает и лязгает железом, распространяя вокруг неприятный запах смазки, я внимательно — от этого зависит моя жизнь — смотрю на мою собеседницу.

Ей очень хочется сделать все, как надо. Ей очень хочется, чтобы Георг выиграл пари. Она заставляет себя думать только о Георге и о пари — и еще о том, куда нажимать и как не застрелить оператора.

— Зачем вообще эта пальба?

— Затем, чтобы зритель видел, что пистолет заряжен! Что это не подстава! — терпеливо объясняет Георг.

Лада стреляет для пробы. Пистолет чуть не ломает ей пальцы. Мне ее жаль.

Направить ствол на меня она не решается.

— В кадре, — говорит она Георгу, и тот, вздохнув, кивает.

Наконец репетиция закончена. Пробитая мишень заменена новой; нервный оператор пьет коньяк из плоской фляжки. Запах коньяка нравится мне куда больше, чем запах оружейного масла. Наши микрофоны подключены; нас окружают сосредоточенные люди в огромных черных наушниках — будто хоровод стоячих камней.

— Давай, милая! — весело говорит Георг. — Через полчаса у нас будет в клювике потрясный материал, выигранное пари и готовое шоу!

Волосы стоят у него на голове, как тысяча упругих антенн.

Сценарист кладет перед Ладой отпечатанный список тем для разговора. Георг дает команду; на камерах зажигаются кроваво-красные огни.

Она сидит передо мной — нас разделяет офисный столик. На светлом пластике лежит черный пистолет; Лада кладет руки на край стола, будто пианистка — на клавиши:

— Господин Судья, я хотела вам сказать… что вы вовсе не кажетесь… ваш облик вовсе не вяжется с тем, что о вас принято говорить. И думать.

Она берет пистолет. Неумело, но твердо.

— А что обо мне принято думать? — спрашиваю я, когда пауза затягивается.

— О вас говорят… — она совсем не смотрит в предложенный сценаристом листочек, и это нервирует Георга. Я вижу его мимику, но Лада — нет. — О вас говорят: вешатель. Судья-вешатель. Убийца в мантии, вот что о вас говорят.

— Вероятно, имеют на то основания, — кротко предполагаю я.

— Мне кажется, что это неправда, — она смотрит мне прямо в глаза, на что не всякий, между прочим, решится. — Мне кажется, такой человек, как вы… не мог бы совершить всего того, что вам приписывают.

— Скажите, Лада, — говорю я. — Вот мы сейчас сидим с вами за одним столом… У вас пистолет. Разумеется, мои физические возможности велики, но они не безграничны. Вы имеете все шансы застрелить меня. Скажите, для вас действительно важно, был я судьей-веша-телем или не был? Ошибся или поступил по справедливости? Или поступил по справедливости — но ошибся?

Она облизывает пересохшие губы. Снимает пистолет с предохранителя; снова смотрит мне в глаза:

— Нет. Мне не важно… Я вообще не верю. Я… даже если бы вы были виновны, я не стала бы вас убивать. Но я не верю, что вы виновны.

— А вот и напрасно, — говорю я. — Я виновен.

Пауза. Напряжение висит над всей этой сценой, как свежая лесная паутина.

— Виновны? — переспрашивает она жалобно.

Я киваю.

Она поднимает пистолет. Ствол ходит ходуном; я чувствую, как за моей спиной бесшумно разбегаются в стороны ассистенты и осветители.

— Я вас не убью, — говорит она успокаивающе. — Я ненавижу насилие.