Бурсак в седле - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если доброхоты задерживались в доме Помазковых, Екатерина Семеновна к ухвату добавляла кочергу на длинном черенке, и тогда уже гостям приходилось туго — кочерга, в отличие от ухвата, ходила по спинам с металлическим звоном, только кости хрустели, да во все стороны летела пыль.
Катя располнела — уже ни в одно платье не влезала, на щеках у нее играл стыдливый румянец, — у супругов Помазковых должен был появиться ребенок.
Помазков довольно потирал руки — вот это дело! Старый конь борозды не портит — не опозорил он своего рода, не подкачал— Вечером за ужином он обязательно спрашивал жену:
— Как ты думаешь, кто будет: мальчик или девочка?
— Девочка, — уверенно отвечала Катя. Ей хотелось, очень хотелось, чтобы родилась девочка, потому она так и говорила
Муж недовольно хмурил лоб:
— Девочек хватит. Была уже… Давай мальчика!
Катя в ответ смеялась, потом складывала пальцы в аккуратную белую фигу и совала ее мужу под нос.
— Мальчишки — дело ненадежное. Придет новая война и мальчишек не станет — слизнет их война, как корова языком. А девчонка — хранительница дома, она останется обязательно.
Количество морщин на лбу у Помазкова удваивалось — казак делался похожим на старика, здорово изношенного жизнью.
— Сына давай, сына! — гудел Помазков глухо, на это Катя вновь складывала симпатичную белую фигу…
Так и шла жизнь.
Как-то вечером Катя сообщила мужу:
— Аню в Хабаровске видели…
Помазков невольно вскинулся, щеки у него вобрались под скулы — он помолодел, похудел.
— И как она? Жива, здорова?
— Вроде бы и жива и здорова…
— Совсем мы потеряли Аньку. Отломанный кусок.
Вместо ответа Катя качнула головой, жест был неопределенный — то ли согласна была с этим, то ли нет, непонятно, — приложила к глазам уголок платка:
— Уж больно ненормально повела она себя при встрече — подхватила юбку и бегом унеслась в темный переулок.
Помазков вздохнул и расстроенно постучал кулаком по столу:
— Во всем виноват этот кривоногий коротышка Калмыков. — Помазков сжал вторую руку в кулак, с грохотом опустил оба кулака на стол, — только он один… Попался бы он мне!
Катя неожиданно с силой вцепилась пальцами в локоть мужа.
— Не пущу! Не пущу!
Муж в ответ нервно дернул правой щекой — такие разговоры его раздражали, — освободил локоть от Катиных пальцев.
— Все, все… Проехали. Поезд ушел.
Жена приложила уголок платка ко рту, коротко и горячо выдохнула в него — взрыд хотя и был тихим, но сильным, плечи Катины задрожали.
— Я же сказал — проехали, — повысил голос Помазков, — поезд ушел… Все, не будем об этом.
— У Калмыкова — такая охра-ана, — завсхлипывала Катя, — рубит всех подряд, не глядя на лица, — она словно бы не слышала мужа, плечи ее продолжали дрожать. — И тебя, дурака, зарубят.
— Не откована еще шашечка, которая меня зарубит, — Помазков горделиво вскинул голову, — а кроме ковки, ее еще и закалить и наточить надо. Не плачь, дура!
— Ы-ы-ы-ы!
— Ну все-все. Вот что значит глаза на мокром месте находятся — чуть что, и из них уже ручей течет. Успокойся. Может быть, нам поехать в Хабаровск и поискать там Аньку?
— М-да, поехать и пропасть там навсегда, — Катя выпрямилась, с подвывом втянула в себя воздух и замолчала, словно бы споткнулась обо что-то, губы у нее сделались морщинистыми, собрались в неопрятную кучку. Она медленно и печально покачала головой: — Не пущу!
***
Новый год прошел незамеченным — уснули хабаровчане темной ветреной ночью в восемнадцатом году, проснулись серым морозным утром в году девятнадцатом.
Калмыков проснулся рано, а неугомонный Гриня еще раньше, он уже прыгал по дому с наганом за поясом, громыхал заслонкой печи, готовил еду. Почувствовав, что атаман продрал глаза, всунул голову в спальню:
— С добрым утречком вас, Иван Павлыч!
— Здорово, — пробурчал в ответ Калмыков, потянулся с молодым хрустом. — Чего грохочешь?
— Пельмени для вас готовлю, Иван Павлыч!
— Пельмени — это хорошо, — Калмыков похлопал ладонью по губам, гася зевок.
— Настойку на клоповке сейчас выставлю — сегодня же Новый год, первый день. Из Николаевска настойку прислали, специально для вас приготовили.
Настойку на клоповке — красных целебных ягодах — Калмыков любил. Вкусная вещь, хотя много ее не выпьешь: сердце заколотится так, что того и гляди выскочит из грудной клетки.
— Рыбешку какую-нибудь изыщи, — велел атаман Григорию, — посолониться хочется.
— Это у нас тоже есть, — довольным тоном произнес Гриня, — запасен и слабосольчик из краснины, и калужатина есть, и вяленая рыбеха, очень сочная — нарежу на стол.
Калмыков потянулся, глянул в окно — снег покрыл стекла замысловатыми рисунками — ничего не видно, серая вязкая темень, ни один огонек сквозь нее не протиснется. И темнота эта серая стоять будет еще долго — до самого упора, часов до девяти, раньше не рассветет. Проклятущая пора — дальневосточная зима. Дни короткие, как шаги вороны по снегу, ночи — бесконечные. Девать себя некуда. Если только пить с соратниками горькую. Но из них выпивохи хреновые — ни Савицкий, ни Этапов, ни… Калмыков перебрал в памяти несколько фамилий. А больше, оказывается, и нет никого. Вот если бы в Хабаровск приехал из Читы Григорий Михайлович Семенов — вот тогда бы у них сложилась отличная компания.
Но Семенов присылает своему «младшему брату» Калмыкову лишь редкие цибули, еще реже — приветы. Тем и ограничивается — все мотается по своему Забайкалью на броневиках{5}, наносит регулярные визиты на КАЖД. Это епархия генерала, отрастившего себе бороду длинную в руку, как его? А, Хорвата… Генерала Хорвата.
Один раз Григорий Михайлович, правда, прибыл на Дальний Восток, провел совещание по объединению трех атаманов под одним крылом — забайкальского, уссурийского и амурского… хорошо было. И время было хорошее, самое золотое для этих мест — конец октября.
Было это, в общем-то, не так уж и давно — в ушедшем году.
Японцы по части сходить в ресторан и расколотить пару блюд из кузнецовского либо севрского фарфора (если подадут) — тоже не компаньоны. Они даже суп есть ложками не умеют, а когда едят — вообще ртов не раскрывают. Вот умельцы — съедают целый обед, ни разу не распахнув рта.
Атаман снова потянулся, захрустел костями, глубоко вздохнул, очищая грудь от застрявшего там воздуха… А вот с американцами он сам никогда не пошел бы в ресторан. С англичанами никогда бы не пошел. Ну какой прок, допустим, от того же Данлопа с его квадратной челюстью и маленькими мутными глазками, умеющими лишь считать деньги. Вначале
