Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эту провизию разогревали на буржуйке, которую ставили на лужайке. На буржуйке жарили мясо или огромную яичницу. К ужину прибегал и Толюша с товарищами. Часто заходили и офицеры училища, отчего ужин продолжался довольно долго и часто кончался дружным пением. Запевалой была голосистая Ядя. Особенно она любила исполнять романс «Мой шарабан», бывший тогда в моде.
Часов в двенадцать мы ложились спать и спали мирным сном до шести утра.
Стояла дивная осенняя пора. Еще ярко светило солнце. Целительный воздух, плывущий на нас из бесконечных лесов Урала, бодрил путников.
С утра все разбредались: кто на станцию, кто, как я, в ближайший лесок. Бывали дни, когда я набирал порядочное количество ягод и грибов. Вернувшись в теплушку, я заставал всю компанию за утренним кофейком.
Часов в восемь поезд двигался далее. Частенько мы засаживались за преферанс или раскладывание пасьянсов. Бывали и бесконечные разговоры о прошлой жизни, о годах беженства.
Офицеры и юнкера приходили поухаживать за барышнями, в которых в нашей теплушке недостатка не было. Целый день слышались смех, шутки, анекдоты и пение.
Часа в два поезд останавливался, и мы все отправлялись за обедом.
После обеда шло фронтовое обучение юнкеров, и мы любовались их стройной маршировкой.
Казенный обед со временем приедался. Наконец начальство назначило шеф-поваром юнкера Мызникова. Этот способный юноша ухитрялся из той же провизии изготовлять нам приличный по вкусу обед, разнообразя и супы, и жаркое.
И за довольствие это мы платили такие гроши, что я даже не запомнил его стоимость. Кажется, за четверых с меня получили во Владивостоке около пятисот рублей, что в то время вряд ли превышало восемь-десять золотых рублей.
На одной из станций, славившейся сибирским маслом, я взял целый бочонок пуда в три-четыре, кажется, по семь рублей за фунт. Так и привез его во Владивосток, где масло оказалось очень дорого, и мы питались им почти год.
В Красноярске нас догнал офицер Зиновьев, один из ухажеров Наташи, и привел к нам знакомую по Симбирску, очень уважаемую даму Марию Алексеевну Языкову вместе с Надеждой Николаевной Беляковой.
Приехал повидаться со мной и бывший управляющий Симбирским отделением нашего банка милый старичок Домаскин, которому из-за отсутствия помещения все не удавалось открыть комиссионерство банка.
Как раз в это время зашел в нашу теплушку и Владимир Михайлович Имшенецкий.
Из разговора выяснилось, что стоимость золота здесь поднялась и за золотник охотно платили двести рублей сибирскими. А при отъезде из Екатеринбурга его цена составляла девяносто рублей.
Оказалось, что Имшенецкий везет с собой слиток в двадцать фунтов.
Услышав о цене, он начал просить Домаскина продать кому-нибудь его золото, а вырученные деньги перевести в Иркутск.
– Могу ли я, Владимир Петрович, доверить этот слиток вашему управляющему?
– О, без сомнения, слиток не пропадет. И деньги вам будут переведены.
Весь разговор происходил у нас в вагоне в присутствии двенадцати-пятнадцати человек.
Имшенецкий принес свой слиток и передал его Домаскину под расписку, и мы втроем пошли провожать старика, неся тяжелый слиток.
Когда же мы зашли за стоящий около нас поезд, я сказал Имшенецкому:
– Берите ваш слиток обратно, а через десять дней мы будем в Иркутске, и вы продадите его много дороже. Теперь же вернитесь в свою теплушку, пронесите слиток незаметно и спрячьте его от посторонних глаз.
Так мы и сделали. В Иркутске за золото уже платили по четыреста рублей за золотник. Так я спас моему бывшему компаньону половину его состояния.
Не доезжая до Иркутска, на одной из долгих остановок, пропала наша собака Трамсик, которую мы везли с собой. Пропажа обнаружилась к вечеру перед самым отходом поезда. Я обежал все стоящие составы. Звал собачонку, опрашивал пассажиров, но никто ее не видел. Жалко мне было Трамсика до чрезвычайности, и я решил остаться в том станционном городке.
Зиновьев решил меня сопровождать. Едва ушел наш поезд, как разразилась сильная гроза и хлынул проливной Дождь.
Мы заняли на станции столик, заказали скромный ужин, несколько бутылок пива и решили коротать ночь.
Нельзя сказать, чтобы было весело. К тому же мерещилась опасность, отстав от своих, попасть в руки красных.
Партизанские отряды шалили около полотна железной дороги.
Усталость взяла вверх, и мы, поминутно просыпаясь, дремали, облокотясь на стол. Когда же стало светать, решили начать поиски Трамсика. Дождь, шедший всю ночь, перестал, но улицы без тротуаров превратились в стоячее болото. Так я впервые понял значение смазных сапог. Взятые по настоянию жены калоши увязали в грязи и спадали с ног. Я их снял, положил около крылечка первого попавшегося дома, засучил штаны и, погрузившись по щиколотку в грязь, путешествовал по городу, прислушиваясь к лаю собак. Мы обошли весь городок, но Трамсика не нашли. Пришлось вернуться на вокзал, смыть грязь с сапог и калош и с мокрыми ногами приняться за яичницу, предварительно – как предохранительное средство от простуды – выпив несколько рюмок водки. Так и пропал мой верный друг Трамсик.
Тоскливо тянулось время до трех часов дня, когда подошел пассажирский поезд, на котором мы к вечеру нагнали наш эшелон.
Кое-кто из пассажиров нашего вагона, ехавшего из Омска, подтверждал слухи об удачном выступлении омских казаков под командованием атамана Иванова-Ринова, но никто не верил в их конечный успех.
На одной из станций полковник Спалатбок снял бани, и мы получили возможность основательно помыться. Мы были в пути уже почти три недели.
Подходил день именин Наташи, и мы решили его отпраздновать честь честью. Юнкера и знакомые офицеры отправились в лес, нарубили молодых березок и украсили ими теплушку как внутри, так и снаружи. Барышни набрали полевых цветов, наплели гирлянды и из них устроили вензель, который и прикрепили над дверями теплушки. Вышло красиво.
В день именин моей дочери поезд подошел к большой станции, и я в сопровождении Наташи отправился за покупками. Городок был приличных размеров. Обойдя его
