Особо дикая магия - Эллисон Сафт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тяжелое, подбитое мехом одеяло свисает с плеч Маргарет, нетронутая миска густой похлебки стынет перед ней. Солоноватый вкус моллюсков, их резинистая текстура и то, как они скользят между зубами, слишком напоминают ей о вывороченном мясе на плече Мэттиса. Каждый раз, закрывая глаза, она видит один и тот же образ, словно выжженный перед ними. Мэттис и ее мать, одно и то же, бледные и истекающие кровью в отороченную кружевной пеной воду. Маргарет трет лицо и старается забыть.
Все комнаты пропахли еще недоваренным пивом и пекущимся хлебом, это дрожжевой и уютный запах. Бутылки доходят на кухонном столе, и все ящики, которые не поместились внизу, в пабе, служат здесь импровизированной мебелью. Кофейные столики, полные стаута, стулья, содержащие портер.
Где-то в глубине комнат из радио, потрескивающего от помех, льется залихватская трель саксофона. Даже привычной обстановки недостаточно, чтобы успокоить Маргарет. Как ни странно, ей нужен не кто-нибудь, а Уэс. Ей нужен его твердый взгляд, обращенный на нее, легкость его смеха.
Наверное, он уже гадает, куда она запропастилась. Она ведь договорилась встретиться с ним там, где они оставили мерина.
Дверь со скрипом открывается, половицы постанывают под ногами миссис Рефорд. Она несет два запотевших от холода стакана, полных темного эля. Ее плащ осыпан дождевыми каплями, влажные волосы облепили голову. От нее все еще пахнет пещерой, где они нашли Мэттиса, – серой и гниющими водорослями. От этого к горлу Маргарет подкатывает желчь.
– Пить хочешь? – спрашивает миссис Рефорд.
Она усаживается на стул напротив Маргарет, ставит стаканы. Маргарет обхватывает один ладонями, радуясь холоду, покалывающему пальцы. Значит, она еще чувствует хоть что-то.
– Спасибо.
– Он выживет.
Веки Маргарет трепещут, опускаясь, из груди с шумом вырывается вздох. Ужас больше не держит ее на плаву, она вдруг чувствует, что изнемогла.
– Рада слышать.
Взгляд миссис Рефорд падает на нетронутую миску с похлебкой.
– Ты так и не поела.
– Я не голодная. Просто устала.
– Так почему бы тебе не остаться здесь на ночь? Не хочу, чтобы ты возвращалась домой верхом в темноте и под дождем, да еще теперь, когда хала впервые вкусил крови.
Маргарет неприятна мысль, что ее приютили, как бродячую кошку.
– Ничего со мной не случится. Я часто езжу по этому пути.
– Когда же ты перестанешь сражаться со мной, Мэгги? – Досада в голосе собеседницы становится для нее неожиданностью. – Своих детей у меня нет, но ты мне как родная. Останься, побереги мои нервы. Этим ты сделаешь одолжение мне. Всего-то на одну ночь.
– Хорошо, – тихо говорит она. – Но Уэс… то есть мистер Уинтерс…
Миссис Рефорд указывает подбородком в сторону окна.
– Он мне чуть дверь не высадил, когда услышал, что ты здесь, но я сказала ему, что тебе надо побыть одной.
Маргарет тянет шею. Уэс мается под навесом, насквозь промокший, с волосами, облепившими щеки. Стоит и ласково отталкивает голову Отблеска, который норовит пожевать лацканы его пиджака явно с чужого плеча. Тут он поднимает глаза и встречается с ней взглядом. Улыбка, которой он ее одаряет, ошеломляюще жизнерадостная, пронизанная чувством, от которого ее сердце опрокидывается, как пес, показывающий лохматое пузо.
– Он тоже может остаться, если будет вести себя как следует. – То, что подразумевает многозначительный взгляд миссис Рефорд, Маргарет не по душе. – Он веселый.
Маргарет отпивает глоточек эля. Вкус у него солодовый, насыщенный и темный, как у овсянки и шоколада. Она перекатывает его на языке, прежде чем проглотить.
– Да, он такой.
– Тебе он нравится?
– Вполне.
– Надо же, да это лучшее, что я слышала от тебя о ком-либо.
Маргарет надеется, что румянец, ползущий от ключиц вверх, не достигнет ее лица. Все верно. В ее жизни мало людей, в отношениях с которыми она зашла настолько далеко, чтобы задуматься, нравятся они ей или нет.
– И ему ты, похоже, небезразлична.
А вот об этом она старается не думать. И чтобы отвлечься, рассеянно рисует узоры на своем запотевшем стакане.
– Мэгги… – серьезный голос миссис Рефорд останавливает ее. – Зачем ты это делаешь?
Чтобы ее мать больше не уезжала из дома. Ради любви. Таким всегда был ответ, она давала его без колебаний.
Но за недели с тех пор, как Уэс проник в ее жизнь, она начала сомневаться в собственной уверенности. У любви, оказывается, нет четких границ, в существование которых она всегда верила. Это не море, которому свойственно утекать сквозь пальцы, если не сжимать их изо всех сил. И не деньги, которые можно заработать, отказаться от них или на что-нибудь обменять. Любовь может быть неизменной. Может быть определенной и надежной или же неистовой, как открытое пламя. Это и ломоть намазанного маслом хлеба за ужином. И ворчание, порожденное беспокойством. И ссадины на распухших костяшках.
Теперь уже мало сделать это для одной Ивлин. Может, еще и для Уэса.
Но неравнодушие к нему может ее погубить. Если она победит, он останется здесь и станет алхимиком. Если она проиграет, он уедет. Каким бы ни был исход, она пропала. Как бы она ни поступила, своими руками она выкует клинок, на который и напорется. Либо он исполнит свои мечты и женится на прекрасной светской женщине, ибо вернется в Дануэй без нее. Уехать с ним она не сможет. Она не вынесет город, это серое скопище с его нескончаемыми толпами и ужасным шумом. Там ей придется жить как жене-шелки, запертой в его доме вдали от моря.
Мира, в котором могут быть счастливы они оба, не существует.
– На что тут рассчитывать? – допытывается миссис Рефорд.
– Ни на что. Я делаю это потому, что должна.
– Ничего ты не должна, если не хочешь.
– Моя мать…
Миссис Рефорд со стуком ставит свой стакан на стол. Густая пена выплескивается через край.
– Сегодня ты видела, как человек чуть не умер. Забудь про свою мать.
Маргарет вздрагивает.
– Прости. Сболтнула лишнего, – миссис Рефорд трет виски. – Выслушай меня, хорошо? Я все-таки прожила на свете дольше тебя и, пожалуй, кое-что успела узнать. В некотором смысле я мудрее тебя. Заметь, лишь в некотором, но есть то, что я могу утверждать наверняка. Если в мире и существуют люди, за которыми стоит бегать, то их можно пересчитать по пальцам. И еще меньше достойных того, чтобы ради них отравлять себе
