Русско-еврейский Берлин (1920—1941) - Олег Будницкий

Фрумкин сообщал о хороших новостях (при всей относительности прилагательного «хороший» для тогдашнего положения евреев в Германии):

С Берлином я в постоянном контакте. Учреждения имени Якова Львовича проявляют поразительную живучесть. Уже, можно сказать, ровно никого там не осталось. Накануне Пасхи покинули Берлин и супруги Шутые. Остался один лишь Мирон Яковлевич Пинес. Вы знаете, в какой мере он в разных отношениях ценный работник. Вы знаете также, что для повседневной будничной работы он мало подготовлен. И все же Фонд продолжает действовать, даже увеличивает свои выдачи с месяца на месяц. Делами его, под присмотром М.Я. Пинеса и при участии его родственника, литератора Пинеса, которого Вы, вероятно, знаете, ведают та же г-жа Розенберг, г-жа Азарх, бывшая секретарша ОРТа, и привлеченный мною для оказания юридической помощи после моего отъезда бывший рехтсанвалт Онтштейн. Он весьма увлекся этой работой и участвует во всех делах фонда, не ограничиваясь юридической помощью. Функционирует и столовая, в заведывании которой в настоящее время принимает ближайшее участие Роза Семеновна Липстер, сестра жены Александра Эдуардовича Когана. Джойнт продолжает субсидировать фонд, и кой-какие средства поступают и отсюда890.

Итак, состав сотрудников тейтелевской организации вновь сменился практически полностью. Из относительно «старых» работников оставалась Розенберг, о которой, увы, мы не смогли найти каких-либо сведений. Розенберг сообщала Гольденвейзеру из Берлина, что благодаря заботам Фрумкина Тейтелевский фонд имеет достаточные доходы, «но что есть некоторые формальные трудности при раздаче денег». А.И. Лурье писал из Парижа о том, что Джойнт, вопреки опасениям, продолжает выдавать субсидию. «Все это утешительно, – заключал Гольденвейзер в письме к Фрумкину, – насколько вообще можно говорить об утешении при нынешней поистине безутешной и беспросветной обстановке. Я рад, что парижская организация живет, и что Вы имеете возможность продолжать Вашу полезную работу для осиротелых берлинцев»891.

Гольденвейзера по-прежнему «живо интересовало» все, что касалось Берлина. Он продолжал получать оттуда «массу писем – все на ту же тему о необходимости и невозможности уехать»892. Он был, конечно, не единственным, получавшим подобные запросы.

Борис Маркович Кадер, литератор, юрист по образованию, в отличие от большинства бывших берлинцев обосновавшийся не в Нью-Йорке, а в Чикаго, также был одолеваем просьбами помочь с заветным аффидевитом. В июле 1939 года он сообщал Гольденвейзеру:

Я получил письмо от Горина из Берлина… Он был солдатом русской армии, сражался на французском фронте; ему, как мне в свое время писали из Берлина, ампутировали ногу. Он просит меня, чтобы я разыскал его родственников в Америке. Я стараюсь, разумеется. Таких поручений я получаю оттуда много, и каждый из нас представляет собой маленькое отделение HIAS. Я рад и счастлив, что мне удалось кое-кому помочь, как разысканием, вернее раскопанием, родственников, так и получением от них аффидевитов893.

Следующее письмо Гольденвейзера Фрумкину было отправлено четыре с половиной месяца спустя. За это время сменилась эпоха. Началась война. Соединенные Штаты еще сохраняли нейтралитет, и, таким образом, связь русских евреев в Германии с их покровителями во Франции могла осуществляться через Нью-Йорк, постепенно становившийся столицей русско-еврейской эмиграции. Гольденвейзер получил известие от Розенберг, что «Тейтелевский фонд совершенно исчерпан, так как с августа больше не поступает субсидия Джойнта. Все выдачи прекращены и пенсионерам предложено обращаться в муниципальный благотворительный отдел». До Гольденвейзера дошли уже и «отклики от жертв этой катастрофы. Все молят о помощи». По совету Гольденвейзера Розенберг писала Евгению Абрамовичу Каплуну, еще одному бывшему берлинцу, принимавшему самое живое участие в делах Тейтелевского фонда, в Брюссель (Бельгия тоже была нейтральной и пока не затронутой войной), однако известий от него не было, да и в его местопребывании нельзя было быть твердо уверенным. Гольденвейзер также не знал наверняка, куда посылать письмо Фрумкину – в Париж или в Виши894.

«Хотя среди всеобщего катаклизма судьба этой группы людей не может рассчитывать на особое внимание, – отдавал себе отчет Гольденвейзер, – хочется все же попытаться что-нибудь для них сделать». Гольденвейзер говорил с представителем Джойнта Бернардом Каном, но получил от него «малоутешительный» ответ. Однако памятуя о том, что столь же малоутешительной была реакция Кана на просьбу о помощи русским евреям в Берлине весной, а субсидия тем не менее продолжалась, Гольденвейзер не терял надежды. Он советовал Фрумкину обратиться к кому-либо из сотрудников парижского бюро Джойнта (Троперу, Байну или Вишницеру). «У них ведь есть агентура в Амстердаме и при желании они могли бы продолжать переводить эту небольшую для них сумму»895.

Неизвестно, дошло ли это письмо до Фрумкина, так же как копия этого письма с просьбой посодействовать русским евреям в Берлине, которую Гольденвейзер просил его переслать М.Я. Пинесу. Пинес, по сведениям Гольденвейзера, находился в Лондоне. Ситуация была весьма характерной: русские евреи постоянно находились в движении. Конечно, те, у кого были кое-какие средства и возможность получить визу.

Зато Е.А. Каплун оказался там, где и предполагалось, – в Брюсселе и откликнулся на письмо Гольденвейзера. Правда, Каплун был в некотором недоумении и не вполне понимал, чем он может помочь бывшим берлинским подопечным, ибо шансов на сколько-нибудь серьезные денежные сборы в Брюсселе не было. Гольденвейзер вынужден был объяснить, что, направляя к нему Розенберг, рассчитывал, что Каплун поможет установить связь с парижским бюро Джойнта, а тот, в свою очередь, сумеет через третьи страны перевести субсидию берлинской организации. Тем более что речь шла не о чем-то новом, а о «непрекращении выдачи, непрерывно производившейся с 1924 года» 896.

«Я постоянно получаю письма от наших клиентов, потерпевших от внезапного прекращения месячных выдач из Тейтелевского фонда, – сообщал Гольденвейзер Каплуну на исходе 1939 года. – Вы легко можете вообразить их вопли. Неужели теперь подходящий момент, чтобы направить этих людей в городской “вольфартсамт”? Да они, как иностранцы, ничего там и не получат»897.

Начавшаяся война отразилась на материальном положении не только тех, кто находился в воюющих странах. Она ударила и по благополучным – тем, кто успел перебраться за океан. «Затруднения почтовой связи с Европой катастрофически отражаются на адвокатской практике. Писать корреспонденции перестал: в переведенных на сокращенный размер “Последних новостях” нет места, с “Сегодня” произошла какая-то подневольная метаморфоза, а русские журналы, по-видимому, приостановились до лучших времен»898.

В марте 1940 года из Парижа неожиданно пришла радостная весть. Фрумкин сообщал, что Джойнтом Тейтелевскому фонду переведена субсидия за сентябрь – декабрь 1939 года и январь – февраль 1940 года. «Думаю, что теперь уже заминок не будет», – оптимистично писал Фрумкин. Тейтелевский фонд (Фрумкин называет его Тейтелевским обществом) был перерегистрирован. Его председателем стал известный скульптор Наум Львович Аронсон, в Фонде активно работали Ольга Мариановна Гурвич и Макс Павлович Фрумкин, кузен Я.Г. Фрумкина. Сам Я.Г. Фрумкин служил в объединенном комитете ОЗЕ и ОРТа в Париже; для работы в Фонде времени почти не оставалось, и, по его словам, его роль сводилась к «разговорам с Джойнтом» и участию в совещаниях. Еще одной хорошей новостью, уже личного плана, было то, что дочери и зятю Фрумкина удалось выбраться из Варшавы через Румынию и добраться до Парижа899.

В 1940 году евреям, даже побывавшим в лагере, еще можно было выбраться из Германии. Проблема заключалась в другом – в возможности въезда в другие страны. Вопрос иммиграционных квот был вопросом жизни и смерти для тысяч людей. Иногда цена жизни измерялась сотней-другой долларов. В апреле 1940 года Гольденвейзер писал Евгении Наумовне Сегаль, участвовавшей в деятельности еврейских благотворительных организаций в Париже:

Мария Абрамовна Друкер, сестра покойного киевского адвоката Д.А. Капника, которого я очень уважал, хлопочет о спасении своего мужа, проведшего год в немецком концентрационном лагере и освобожденного под условием, что он выедет заграницу не позже 1 июля с.г. В противном случае ему грозит новый арест и возвращение в Дахау.

Виктор Друкер не может получить визы в Соединенные Штаты, так как он подлежит румынской квоте, заполненной на многие годы вперед. Здесь говорят, что есть возможность выхлопотать ему визу в Эквадор, но для этого требуется сумма в $400 для депонирования в банке. Г-жа Друкер собрала значительную часть этой суммы ($250), но не может достать недостающих $150, так как здешние организации не выдают денег для такой цели900.