Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Будьте при веревке.
Покорные кивки. Держа кирку и факел в одной руке, Шеф неуклюже спустился в кромешную тьму.
Внизу он обнаружил, что утвердился на чуть покатой деревянной поверхности – очевидно, близ киля. В слабом свете провел рукой по доскам: они были уложены внахлест. И, насколько он мог судить, щедро просмолены. Как долго доски пролежали в сухом песчаном грунте? Он ударил киркой – сперва на пробу, потом решительнее – и услыхал, как треснуло дерево.
В лицо хлестнула струя воздуха, и Шефа окутала страшная вонь. Факел вдруг разгорелся. Сверху донеслись испуганные крики и топот. Но пахло все же не мертвечиной. Скорее, так смердит в коровнике на исходе зимы. Он принялся бить, расширяя отверстие, и вскоре понял, что внизу не почва, а пустота. Для покойника и клада не поленились соорудить целый склеп, а не просто зарыли их, чтобы после Шеф выбрасывал из ямы землю лопата за лопатой.
Он сбросил веревку в проделанную дыру и устремился следом, не расставаясь с факелом.
Под ногами хрустнули кости. Он глянул вниз и ощутил скорбь. Ребра, им попранные, не принадлежали хозяину клада. Это были женские останки. Под черепом тускло блеснула застежка плаща. Но женщина лежала ничком, одна из двух, во весь рост растянувшихся на полу усыпальницы. Шеф понял, что обеим сокрушили хребет здоровенными жерновами. Руки были связаны: их, стало быть, опустили в могилу, сломали спины и оставили умирать в темноте. Жернова выдавали род их занятий: это были рабыни, моловшие для господина зерно. Тем же самым поручили им заниматься и здесь – веками готовить ему кашу.
Где рабы, там и хозяин. Шеф поднял факел и повернулся к корме корабля.
Там восседал на своем троне король, взиравший поверх охотничьих псов, лошадей и женщин. Из ссохшейся кожи скалились зубы. На голом черепе сохранился золотой венец. Подступив ближе, Шеф вгляделся в полураспавшееся лицо, словно выпытывая секрет величия. Он вспомнил настойчивую потребность Кара Старого держать свое имущество под рукой, не расставаясь с ним даже после смерти. Рука короля лежала на монаршем оселке, символе правителя-воина, который не мыслил жизни без остро наточенного клинка.
Факел внезапно погас.
Шеф замер, кожа покрылась мурашками. Впереди что-то скрипнуло, тяжесть сместилась. Сам старый король восставал на захватчика, явившегося за его сокровищами. Шеф уже чувствовал прикосновение костяных пальцев, уже различал ужасный оскал на иссохшем кожистом лице.
Он повернулся и сделал в кромешном мраке четыре, пять, шесть шагов, надеясь очутиться там, куда спустился. Не дрогнула ли тьма – совсем немного, на грани видимости? Почему он дрожит, как простой раб? Наверху он встречался со смертью лицом к лицу – встретится и здесь, в темноте.
– Ты лишился права на золото, – сказал он в чернильный мрак, ощупью возвращаясь к трону. – Мне дал его потомок детей твоих детей. И сделал это с умыслом.
Он шарил по земле, пока его пальцы не наткнулись на факел; затем достал из кошеля огниво, трут и кремень, пригнулся и принялся высекать искры.
– Порадуйся хотя бы, старый скелет, что твое богатство достанется англичанину. Оно могло перейти и к людям похуже.
Запалив факел, Шеф закрепил его напротив гнилого бруса, подошел к креслу с его жутким седоком, обхватил тело и осторожно поднял в надежде, что остатки платья, кожи и плоти не дадут рассыпаться трухлявым костям. Повернувшись, он положил короля лицом к останкам женщин.
– Теперь пререкайтесь втроем, сводите счеты.
Он снял с черепа золотой венец и с нажимом надел на собственную голову. Затем взял с опустевшего кресла и задумчиво взвесил в руке двухфутовый точильный камень.
– Я дам тебе кое-что в обмен на золото, – добавил Шеф. – И это будет месть за твоего потомка. Возмездие Бескостному.
И в тот же миг позади него раздался шорох. Шеф впервые за все время сжался от испуга. Неужто явился Бескостный, услышавший свое имя? Или в этой могиле подстерегала чудовищная змея?
Шеф взял себя в руки и шагнул на шум, воздев повыше факел. Шуршала веревка, по которой он спустился. Ее обрезали.
Сверху смутно донеслось усердное пыхтенье. В отверстие посыпалась земля, как было в его сновидении о Каре Старом.
* * *
Ему понадобилась вся сила воли, чтобы обдумать положение. Это был не кошмар, от которого можно лишь повредиться рассудком, – скорее, загадка, подлежавшая решению.
«Наверху засели враги. Падда и его товарищи могли струсить и разбежаться, но они не перерезали бы веревку, не засыпали бы меня землей. То же и Гудмунд. Значит, их кто-то отогнал, пока я был здесь, – может быть, англичане, явившиеся защитить курган своего короля? Однако у них, похоже, нет желания спускаться за мной. А мне нипочем не выбраться тем же путем.
Но нет ли другого? Король Эдмунд говорил, что это клад Редвальда, но курган-то – Вуффы. Что, если он и его предки соорудили здесь тайник? Коли так, надо же было им как-то пополнять запасы или извлекать их. Существует ли другой выход? Если да, то он должен быть неподалеку от золота. А золото – как можно ближе к своему стражу.
Шагая через останки, он подошел к креслу и сдвинул его в сторону; под ним оказалось четыре прочных деревянных ящика с кожаными ручками. «Крепкие ремни-то», – отметил он, подергав. Позади ящиков в том месте, где носовая часть лодки закруглялась вниз, зияло черное отверстие, куда едва могли протиснуться плечи взрослого мужчины.
Лаз! Шеф мгновенно испытал облегчение, как будто с него сняли незримое бремя. Лаз тут вполне уместен. Можно было вползти снаружи, отпереть ящик или закрыть его – сделать все, что понадобится, не приближаясь даже к королю.
Придется воспользоваться. Шеф снова нахлобучил корону и стиснул факел, который уже почти прогорел. Прихватить оселок или кирку? «С киркой я выкопаюсь, – подумал он. – Но коль скоро я забрал у старого короля скипетр, то не имею права его оставить».
С факелом в одной руке и точильным камнем в другой он пригнулся и вполз в кромешную тьму.
Лаз сужался по мере того, как Шеф протискивался вперед. Придется работать плечами, попеременно выставляя то одно, то другое. Факел догорел и обжег ему руку. Шеф разломал его о земляную стену и продолжил путь, твердя себе, что стены не смыкаются. Пот заливал глаза, и нельзя было выпростать руку, чтобы утереться. Не мог он и дать задний ход:
