Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея - Михаил Богословский

15 марта. Среда. Экзамен в Академии по русской истории. Обедал у Россейкина с И. В. Поповым, А. П. Орловым и Туницким. Беседа об академических событиях, но затем общая тема – об искусстве, может ли быть какое-то социал-демократическое искусство? В вагоне по дороге в Москву я в «Русских ведомостях» прочел список профессоров, «подлежащих удалению» из Университета. Сердце у меня опять заныло. Домой добрался уже в 8-м часу вечера. Лиза сообщила мне весть о единогласном сочувственном отношении ко мне в факультете во вторник на совещании факультета. Приехал

Протасов, доцент Академии, за листом с пожеланиями, который хотели вручить мне для отвоза в Москву, но мне его не вручили, т. к. не все подписи были собраны. Устал я ужасно.

16марта. Четверг. Вчера вечером, какя узнал из газет, собирались профессора и приват-доценты, ушедшие в 1911 г., и постановили предъявить Совету Университета условия, на которых они возвратятся: профессора сразу же без выборов занимают те кафедры, на которых они сидели, и Совет уже в таком обновленном составе подвергает баллотировке уволенных профессоров. Совет наш, конечно, пойдет на такие уступки, испытав новое унижение. Мое дело этим осложняется, т. к. откладывается, а мало ли что может за это время произойти? В «Русском слове» даже добавлена подробность: Новгородцев и Кизеветтер, как в свое время избранные, но не получившие утверждения, входят непосредственно без выборов «как единственно законные кандидаты на соответствующие кафедры». Все беды сыплются на меня. Вдруг звонок от А. И. Яковлева с резким упреком, что мы с Ю. В. Готье действовали по отношению к нему не по-товарищески, объявив ему, что, может быть, на следующий год из его семинариев факультет будет оплачивать один. Я всячески старался его успокоить. Вечером было заседание комиссии в ОИДР по присуждению премии Д. И. Иловайского. Я сделал доклад о книге Гневушева. Присудили премию в 1 000 рублей. Иловайский почему-то поднял вопрос об увеличении вознаграждения рецензенту и, несмотря на мое сопротивление, мне присудили вместо 300–800 рублей. Разговоры о текущих событиях и страх за грядущее русской земли. После заседания я заходил к Яковлеву и, кажется, его успокоил.

17 марта. Пятница. Утро за подготовкой к семинарию на Высших курсах. Но семинарий, однако, не состоялся, т. к. на эти часы от 3 до 5 назначена сходка слушательниц историко-философского факультета. Курсистки обратились ко мне с просьбой назначить другой день, и мы условились перенести занятия на завтра. Вечером позвал меня С. К. Богоявленский. Страшно трудно теперь сообщение. Трамваев совсем почти нет; те, которые ходят, берутся с бою, и на них виснут со всех сторон толпы. Тает; улицы в отчаянном состоянии, так что пешком идти трудно. Я все же уступил настойчивым просьбам и едва добрался частью на трамвае, частью пешком. Там был Егоров, пришедший поздно. Рассказы о его петроградской поездке.

18 марта. Суббота. Утром Лиза сообщила мне, что вчера вечером принесли бумагу из Университета с предложением подать в отставку в трехдневный срок и с предупреждением, что если прошения не подадите, то будете уволены без прошения. Хотя это и формы, но все же было тягостно и неприятно. Зато я сегодня же испытал очень радостное состояние. В час дня по телефону позвонил мне наш филолог студент Счастнев и сказал, что ко мне придут сейчас пять студентов, уполномоченных от общего собрания филологов, по очень важному делу. Это было очень неожиданно. Вскоре, действительно, явились пятеро, из коих 4 мои лучшие семинаристы: Витвер, Счастнев, Абрамов и Штраух. Пятый Камерницкий. Витвер входя держал в руках бумагу, оказавшуюся адресом, который он и прочитал. Адрес составлен в самых теплых выражениях. В нем заявляется, что одновременно с тем студенты-филологи подают заявления в факультет с просьбой принять все меры к сохранению меня среди профессоров факультета. Я был растроган до глубины души; в горле у меня очень щекотало, едва овладел собою. Я горячо их поблагодарил, сказал, что мне тяжело расставаться с Университетом, и т. д. Затем мы сели, но приветственные речи еще продолжались. Я стал протестовать против слишком лестных эпитетов. Мы потолковали еще несколько минут, и я успокоился. Прощаясь, я сказал им, что их посещение и приветствие были для меня светлым лучом среди темных туч, надо мною нависших. Такое сочувствие доставило мне большое удовлетворение. Я и не подозревал студенческих симпатий ко мне. Был на Курсах, где вел семинарий вместо вчерашнего. Вечером в ОИДР на годичном заседании, где читал Н. П. Попов доклад о католическом влиянии на Иосифа Волоцкого. Но читать он начал поздно, и доклад был большой, полный разных деталей о рукописях, что можно было бы опустить.

Я ушел до конца. Перед открытием заседания А. И. Соболевский рассказывал о событиях в Балтийском флоте.

19 марта. Воскресенье. Работал над рецензией до 3 часов дня. Вечером у нас Холь и Миша, затем Рахмановы и, наконец, М. К. Любавский. Говорили об Университете. М. К. [Любавский] больше ректором не хочет оставаться. Жаль.

20марта. Понедельник. Утро за рецензией. Отправились с Миней в баню в 12-м часу дня. Я его взял с собою в первый раз, и для него это было важное событие, о котором он говорил не без волнения. С трудом дошли туда пешком: тает, грязь, по тротуарам двигаются солдаты с ружьями. Центральные бани бастуют. Прошли в Сандуновские, которые работают. Остальной день дома. Вечером у нас Богоявленские, очень интересовавшиеся поднесенным мне адресом.

21 марта. Вторник. Очень прилежно работал все утро до 3 час. над Гневушевым, пользуясь тишиной благодаря отсутствию Л[изы] и Мини. Окончил разбор первой главы. В 4 ч. отправился к Троице «пешком», т. е. до вокзала. На вокзале встретил С. И. Соболевского, с которым и ехали вместе. Я ему рассказал о событиях в Академии после его отъезда в прошлый понедельник; он мне рассказал о сегодняшнем заседании факультета, где читалась студенческая бумага обо мне. Она на Соболевского произвела хорошее впечатление. Сегодня же был и Совет, на котором решили сдаться на требования «ушедших». Все это откладывается в долгий ящик. Ну, будь что будет. Весна. Тает. В Посаде грязь отчаянная. 10 час. вечера. В гостинице.

22 марта. Среда. Экзамен по истории русской церкви в Академии у нового доцента Серебрянского. Очень хорошие ответы, и программа, преимущественно историографического характера, очень обстоятельная. В профессорской оживленные беседы о текущих событиях. Спорили и по вопросу о переносе Академии в Москву. Я стоял за сохранение ее в Посаде, и главный мой аргумент: лучшие занятия студентов в сельской и монастырской тиши. Я заходил было к И. В. Попову, но он, оказывается, уже трое суток не ночевал дома – находится в Москве на епархиальном съезде. Приехав в Москву, увидел у себя бумагу от ректора [М. К. Любавского] с извещением, что с 21 марта я освобождаюсь от обязанностей и увольняюсь «в заштат», что называется. Итак, оказался заштатным. На все надо смотреть философски: о fallacem hominum spem fragilemque fortunam! [47] сказал кто-то. В «Русских ведомостях» заметка о бывшей у меня студенческой депутации.

23 марта. Четверг. Каждый № газет что-нибудь неприятное мне приносит. Сегодня официальное известие о нашей тяжелой неудаче на реке Стоходе84. Само сообщение признает наши тяжелые потери. Грустно! Что за причина? Неужели упадок дисциплины в армии? Утро за Гневушевым, и весь день, впрочем, за ним же до 7-го часа. Начал читать присланную мне Заозерским книгу «Царь Алексей Михайлович в своем хозяйстве»85.

24 марта. Пятница. Усердно занимался Гневушевым до 3 час. и после небольшой прогулки до 7-го часа, так что порядком устал. Есть люди, для которых революционная деятельность была приятна своею таинственностью и опасностью. Как же они теперь будут себя чувствовать? Чем займутся, раз уже ни подпольной, ни опасной деятельности не будет? А между тем, этот род людей едва ли сразу исчезнет; он нарождался столетием.

25 марта. Суббота. Утром после прогулки стал продолжать работу над рецензией и порядочно ее продвинул, как пришел без телефонного предупреждения, что теперь редкость, Алексей Павлович [Басистов], от работы меня оторвал и никакого особого удовольствия мне не доставил. Он продолжает быть в каком-то радостно-энтузиастическом состоянии, идущем очень вразрез с моим настроением. Поэтому разговаривать с ним было мне не особенно приятно. Вчера в 10 час. вечера звонил ко мне по телефону оставленный при Университете А. М. Фокин с предупреждением, что они, оставленные по русской истории, придут ко мне 25-го в 3 часа. Я думал, что придут только мои, но каково было мое удивление, когда явились ко мне все, весь наш «рассадник»: Л. И. Львов, Рыбаков, Новосельский, Сергеев, Яцунский, Лютш, Иванов-Полосин, Фокин, Никольский, Голубцов. Л. И. [Львов] прочитал мне адрес, очень тепло написанный и с сильно преувеличенными похвалами. Я отвечал несколькими словами о судьбе русского профессора, которому редко удается пройти свою стезю мирно и беспрепятственно, не потерпев аварии сверху, снизу, справа или слева. В них я вижу будущих профессоров и пожелал им работать в такой автономной школе, где бы уже никакие аварии не грозили и где бы можно было беспрепятственно служить науке. У меня сидел в это время в кабинете Д. Н. Егоров. Мы вошли в кабинет. Молодые люди начали говорить о том, что события выбили их из научной колеи, что они чувствуют потребность объединения и хотели бы над какими-либо вопросами работать коллективно. Обсуждая этот предмет, мы, однако, ни к чему не пришли. Я говорил, что разыгравшаяся буря, конечно, мешает научным занятиям, но что она все же пройдет и настанут более благоприятные условия. Подготовка же к экзамену есть все же дело индивидуальное. Так мы ни к чему и не пришли. Мы еще посидели за чаем. Я был очень тронут таким сочувствием; все же я был взволнован, хотя и меньше, чем при приеме студентов, потому что был предупрежден. Пришел Вл. А. Михайловский, и мои молодые люди стали прощаться. Я еще раз их горячо поблагодарил. После таких проявлений мое университетское злоключение как-то отошло у меня куда-то вдаль. Может быть, даже и лучше бы покончить университетскую деятельность с таким заключительным аккордом? Кто знает, что сулит будущее? Появятся у студенчества новые запросы, удовлетворять которые смогут новые молодые ученые силы, а не мы, старики. Вечер провел с Вл. А. [Михайловским], беседа с которым так мне приятна за последнее время.