Записки о Михаиле Булгакове - Лидия Яновская

«Королевушка моя», — шептал Булгаков на смертном своем одре. И когда забывался сном, Е. С., глотая слезы, записывала на листке, ибо очень верила в слово записанное, удерживающее, казалось ей, его голос, его дух, его жизнь: «Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни...»

Да, Маргарита в романе оказалась необыкновенно похожей на Елену Сергеевну Булгакову.

Павел Попов, друг Булгакова, неоднократно слушавший в его чтении отдельные главы романа, но впервые прочитавший роман полностью уже после смерти писателя, в декабре 1940 года, написал Елене Сергеевне под свежим и острым впечатлением узнавания: «Ведь Маргарита... это Вы...»

Сохранившееся в архиве письмо Попова я читала через много лет после того, как оно было написано. (Теперь оно опубликовано; см.: М. А. Булгаков. Письма. Москва, 1989, с. 533.) Но то, что Маргарита необыкновенно похожа на Елену Сергеевну, знала с того самого момента, когда, дочитывая еще не опубликованный роман у нее в квартире, подняла на нее вопрошающие глаза и она ответила мне гордым, подтверждающим взглядом.

Ничего не нужно было спрашивать! Неприлично было спрашивать. Ее нельзя было не узнать...

Но что значит — похожа? Портретно? Да ведь у Маргариты в романе нет портрета! Есть фраза: «Она была красива и умна»... И еще отражение в зеркале, когда Маргарита роняет коробочку с кремом на часы, и стекло часов покрывается трещинами, и время меняет свое течение.

«Ощипанные по краям в ниточку пинцетом брови сгустились и черными ровными дугами легли над зазеленевшими глазами. Тонкая вертикальная морщинка, перерезавшая переносицу, появившаяся тогда, в октябре, когда пропал мастер, бесследно исчезла. Исчезли и желтенькие тени у висков, и две чуть заметные сеточки у наружных углов глаз. Кожа щек налилась ровным розовым цветом, лоб стал бел и чист, а парикмахерская завивка волос развилась».

Портрет? Или антипортрет? «На тридцатилетнюю Маргариту из зеркала глядела от природы кудрявая черноволосая женщина лет двадцати, безудержно хохочущая, скалящая зубы»... Портрет Маргариты-ведьмы. И не известно даже, была ли черноволосой Маргарита и были ли у нее и прежде зеленые глаза, или они зазеленели только сейчас, глаза ведьмы...

Литература XIX века умела давать портрет и достигла в этом совершенства. И Булгаков умел давать портрет. Почти традиционный — в «Белой гвардии». Парадоксальный — в «Мастере и Маргарите», где наиболее зримо — невероятно зримо — даны портреты фантастических персонажей — Воланда, Коровьева, Азазелло, Бегемота; бесконечно меняющиеся от ситуации к ситуации портреты, в конце концов и вовсе отмененные в последней главе — глава преображения, где Маргарита, обдуваемая прохладным ветром, открывает глаза и видит, как меняется облик всех летящих «к своей цели». Исчезают «обманы» и вместе с ними — главная особенность классического литературного портрета — запоминающаяся деталь. И нет больше треснувшего пенсне Коровьева — теперь рядом с Воландом скачет, «тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом»; нет более ничего кошачьего в толстяке Бегемоте, нет и самого толстяка Бегемота — он оказывается худеньким юношей, демоном-пажом, он летит беззвучно, «подставив свое молодое лицо под свет, льющийся от луны»; отпали как фальшивые нелепый клык и кривоглазие Азазелло... Классическая запоминающаяся подробность оказывается бутафорией, временной личиной, игрой.

А Маргарита? Как возникает чудо Маргариты, если ее классического портрета нет совсем и тем не менее мы ее видим, узнаем, даже толкуем о ее поразительным сходстве с женою писателя? А как мы внезапно и радостно узнаем кого-нибудь — по неповторимой улыбке глаз, не всегда запоминая, каков цвет этих глаз?.. По улыбке уст... По движению плеч...

В предсмертной записной книжке Михаила Булгакова (я уже писала о ней выше) несколько записей его рукою. Почерк крупен, размашист, записи кратки.

На листке с буквой «Ж» — «Жест!».

На букву «К» — «Культура жеста».

На букву «Р» — «Речь!». И снова с восклицательным знаком.

Что это — записи драматурга? В театрах любят толковать о слове — жесте... Или более важное — очень важное для него — записи прозаика?

Маргарита похожа на Елену Сергеевну движением — внешним и внутренним. Движение внешнее — жест. Движение внутреннее — душевный посыл. Похожа интонацией. Излучением личности — единственной и неповторимой.

Она узнаваема — Елена Сергеевна! — когда на Тверской Маргарита внезапно оборачивается и мастера поражает не столько ее красота, «сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах». Один из снимков Е. С. — до брака с Булгаковым, до встречи с ним — запечатлел это самое одиночество в глазах вполне красивой и очень хорошо одетой женщины. У нее были чуть вкось, наружными уголками книзу, глаза, и это придавало ее лицу необыкновенное выражение!

«Да, она поглядела на меня удивленно, а затем, поглядев, спросила так: — Вы вообще не любите цветов? — В голосе ее была, как мне показалось, враждебность...»

Как хорошо я помню эту «как мне показалось, враждебность» в голосе Е. С., когда она слышала не то, что ожидала...

«...Затем продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою...»

В 60-е годы, когда я так часто бывала у Е. С., перчатки с раструбом уже не носили. Но это ее жест, ее рука и, думаю, даже ее перчатка — 30-х...

И далее, через весь роман, бесконечно... Ее, Елены Сергеевны, царственное бесстрашие во имя своей любви... Ее готовность идти к дьяволу, чтобы спасти своего любимого... Ее преданность его творчеству...

«Тот, кто называл себя мастером, работал лихорадочно над своим романом, и этот роман поглотил и незнакомку.

— Право, временами я начинал ревновать ее к нему, — шептал пришедший с лунного балкона ночной гость Ивану.

Запустив в волосы тонкие с остро отточенными ногтями пальцы, она без конца перечитывала написанное...» («Мастер и Маргарита».)

«Королевушка моя, — шептал умирающий Булгаков, — моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни! Ты любила мои вещи, я писал их для тебя...»

— Почему вы все так уверены, что Маргарита списана с Елены Сергеевны? — сердито сказала Любовь Евгеньевна. Я с веселым любопытством посмотрела на нее, уже догадываясь, что будет дальше.

— У Булгакова и до встречи с нею была такая героиня...

— Именно?

— «Белая гвардия». Юлия Рейсс.

Ни от кого более — ни прежде, ни потом — я не слышала такого толкования. Но она была права. Ее замечание совпадало с тем, что мне и самой было видно.

На Юлию Рейсс в «Белой гвардии» Маргарита не похожа ничем, не правда ли? Ничем, кроме одного: их объединяет родство с королевой Марго из романа Александра Дюма.