Записки о Михаиле Булгакове - Лидия Яновская

Особняка, правда, не было. Сада тоже. Впрочем, была прекрасная, вполне комфортабельная квартира в тихом Ржевском переулке в центре Москвы, как замечено в романе — близ Арбата.

И была существенная особенность, отличавшая Елену Сергеевну от Маргариты и придававшая ей еще больше женственности и очарования: у нее было двое маленьких сыновей. Старшему, очень красивому мальчику с необыкновенно серьезными глазами, было шесть. Младшему, круглоголовому крепышу, шел третий.

Булгаков и Елена Сергеевна встретились и очень скоро стали близки. (Е. С. говорила мне: «Мы вместе с 1929 года».) Но поженились они только три с половиной года спустя. Это были очень сложные три с половиной года. Я подробно рассказала о них в предисловии к книге «Дневник Елены Булгаковой» (Москва, 1990) и не буду повторяться. Как бы то ни было, в октябре 1932 года Елена Сергеевна оставила свой такой надежный, казалось бы, дом, стала Булгаковой и с одним из своих сыновей, младшим, переехала к любимому — «на бедность, на риск, на неизвестность» (ее слова — см.: «Дневник Елены Булгаковой», с. 331).

Что же, он нашел наконец свою Форнарину?

Видите ли...

Татьяна Николаевна Кисельгоф говорила о Булгакове (мне и другим исследователям, побывавшим у нее позже): «Я была глиной в его руках». Но она ошибалась: терпеливая, преданная и — неподатливая, она не могла быть глиной ни в чьих руках.

Счастливой глиной в его руках стала Елена Сергеевна. Да нет, не глиной — его Галатеей, заранее влюбленной в своего ваятеля, высвобождавшего, как из мрамора, ее прекрасную и нагую сущность. Была счастлива чувствовать себя творимой. Радостно становилась такой, какою он жаждал ее видеть, и вместе с тем — самою собой. Его муза, его королева, его Маргарита.

Иногда мне кажется, что в какой-то мере она сама была его созданием, таким же удивительным и единственным, как его роман.

А может быть, это любовь творила свое чудо?

Была ли очень красива Елена Сергеевна? Да, конечно... Впрочем, я не уверена в этом. Может быть, и нет...

Она была прекрасна. И безусловно была королевой.

Изящество сочеталось в ней с замечательной волей. Ее чувство собственного достоинства было прекрасно и сильно. Люди охотно становились ее... рабами? Нет, не рабами — подданными. И не только мужчины, но — что удивительней — женщины, в том числе очень красивые, гордые женщины, понимавшие, что такое Женщина (с большой буквы).

Королевское достоинство — отнюдь не святость. Королева — не монахиня. Была ли Елена Сергеевна очень добра? Нет, пожалуй. Чужие беды как-то обтекали ее, не касаясь, если не относились к ее страсти — миру ее королевства. И Булгаков это, оказывается, знал: «Вы, судя по всему (обращается к Маргарите Воланд. — Л. Я.), человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?» — «Нет, — с силой ответила Маргарита... — я легкомысленный человек».

Она умела с королевским достоинством произнести непечатное слово — к восторгу окружающих мужчин. Запись в ее дневнике, 12 декабря 1934 года: «Вечером я пошла к Троицким... При уходе они мне рассказали, что доктор Дж. два года назад клятвенно их заверял, что брак наш с Мишей продержится не больше года, и демонически при этом хохотал. Я его выругала им тут же сукиным сыном и сволочью и сказала Лиде на ее слова: "Я ему напомнила о его сестре, которая тоже..." — "Ты бы лучше мать его вспомнила!" — что привело Ивана Алекс/андровича/ и поклонника Лидиного в дикий восторг».

И в романе это — от нее:

«Маргарита отступила и с достоинством ответила:

— Пошел ты к чертовой матери. Какая я тебе Клодина? Ты смотри, с кем разговариваешь, — и, подумав мгновение, она прибавила к своей речи длинное непечатное ругательство. Все это произвело на легкомысленного толстяка отрезвляющее действие.

— Ой! — тихо воскликнул он и вздрогнул. — Простите великодушно, светлая королева Марго! Я обознался».

(Отмечу, впрочем, что я от нее этих слов не слышала. Королева, она отлично знала, где и чему место.)

И еще у Елены Сергеевны была черта... А может быть, это и была ее самая соблазнительная черта: в ней шампанским вскипала радость. В ней был — нет, в ней бил! — какой-то потаенный и неисчерпаемый источник жизни. Готовность к радости. Настроенность на счастье...

Помните, в романе: «Теперь в ней во всей, в каждой частице тела, вскипала радость, которую она ощутила, как пузырьки, колющие все ее тело»... Это Маргарита, ставшая ведьмой. Или, может быть, ставшая самою собой? — в своей бесстрашной и победной женственности, раскованная, свободная, сбросившая условности...

Героине романа тридцать лет. Став ведьмой, она становится двадцатилетней. Елене Сергеевне в 1930-е годы, когда Булгаков так вдохновенно работает над романом и создает свою Маргариту, — сорок. Но взгляните на ее счастливые снимки 1936 года... В тот год в жизни писателя Михаила Булгакова рушится все. Запрещен «Мольер». Одна за другою снимаются со сцены все — все! — пьесы. Из МХАТа приходится уходить, и дирижер Большого театра Самосуд — низкий поклон Самосуду — выручает Булгакова, предложив ему должность... либреттиста. И — это тяжело для женщины, особенно для такой, умеющей с блеском тратить деньги, как Е. С., — в доме одни долги, а театры с ножом к горлу требуют возвращения авансов... Посмотрите на ее счастливое лицо на фотографиях 1936 года! Нет, она не играет — это сыграть нельзя. Она действительно счастлива. Их браку — четвертый год. Она верит, что Булгаков — гений. Весь мир может ошибаться, она — нет. Она любит его и счастлива, что он с нею...

Ее способность радоваться и жить была его опорой, его вдохновением, источником сил в трагической его судьбе.

Эту способность радоваться — вопреки всем бедам и утратам! — она сохранила на всю жизнь, не старея.

Чтобы развлечь читателя, приведу никогда не публиковавшийся фрагмент из ее позднего письма к брату. Июнь 1961 года — Елене Сергеевне, стало быть, шестьдесят восьмой. Она описывает концерт пианиста Святослава Рихтера. (Музыку любила и глубоко понимала; с Рихтером и его женой, певицей Ниной Дорлиак, у нее завязывается нежная дружба.) И далее:

«Когда наконец, после того как он уже остыл, он вышел, его встретили аплодисментами, окружили и стали, толкаясь, протягивать ему фотографии и программки, чтобы он подписал. Это были сотни людей, которые лезли друг на друга. Слава стоял и беспрерывно подписывал, не поднимая глаз. Я протянула ему программку и сказала: И мне тоже! — Он сразу же поднял глаза и закричал: Вы? И стал хохотать бешено, при полном поражении публики. Я тоже, конечно, помирала со смеху. Тут вынырнула из толпы Нина и схватила меня за руку: Елена, с нами в машину! И мы сели в машину, полную цветов, — он много получил. Слава, все еще хохоча, влез в машину, и мы поехали. Потом Нина сошла у их дома, а Слава поехал проводить меня домой, и на прощанье дал мне три чудесных букета цветов — они сейчас к моей радости стоят, свежие, изумительно красивые. А на программке — даже не подпись, так как он с трудом водит ручкой по мягкой программе, а какая-то закорючка, — тем более что он так веселился» (ОР БЛ—РГБ, 562.33.19).