О чем рассказали мертвые - Ариана Франклин

Тягчайшее преступление было доказано простейшим образом. Отрицать вину более не имело смысла. Приоткрылась дверь к правде, и потянуло жутким смрадом.

— Я молилась Пресвятой Деве, — корчась на полу, кричала Вероника, — и просила: «Спаси меня, Матерь Божья!» Но он насадил меня на свой рог. Сюда, сюда его вогнал! О, как было больно! На его голове были рога. Я не могла сопротивляться. Он заставлял меня смотреть, как делает ужасные вещи… много, много крови. Я мечтала служить Господу, а стала рабыней сатаны… Он делал мне больно, очень больно… кусал мне грудь — вот тут и тут… Он меня раздевал, совал свой рог в мой рот… Я молила доброго Иисуса прийти и спасти меня… но сатана оказался сильнее… он приказывал мне творить страшные дела… голос дьявола и сейчас в моих ушах… прогоните его, не дайте владеть мной…

Потоку ее сетований, смешанных с молитвами, не было конца.

«Никого ты не обманешь, — думала Аделия. — Тоже мне невинная овечка! Твоя дружба с сатаной длилась не день и не два. Месяц за месяцем. Ребенок за ребенком. И каждый раз ты отлучалась из монастыря, чтобы присутствовать при долгом процессе убивания. Ни бежать, ни разоблачить Зверя даже не пыталась».

Эта рабыня явно упивалась своей неволей! Заголяя черную душу, Вероника не забывала показывать и свое молодое красивое тело. Во время стенаний ее ряса ловко задиралась, обнажая то крепкие бедра, то густо поросший лобок, то влагалище. Когда она выгибала спину, под натянутым материалом выгодно обрисовывались ее груди. И мужчины не торопились прекратить спектакль.

Это было продуманное представление. Монахиня валила всю вину на сатану, хотя получала колоссальное удовольствие от союза с ним. Эта дрянь убила Симона. Какая мерзость! И всему причиной — вульгарная похоть!

Публика была потрясена. Епископ Нориджский под столом тайком трогал свой член, а престарелый архидьякон побагровел и тяжело дышал. Изо рта Губерта Уолтера текли слюни. Даже сэр Роули пожирал глазами прелести Вероники и облизывался.

Когда монахиня притомилась выламываться и наконец сделала паузу, епископ с почтением произнес:

— Одержима бесами. Самый явный случай из тех, что я видел.

Стало быть, во всем виноват дьявол! Еще одна попытка сатаны сотрясти основы матери-церкви. Прискорбная, но вполне заурядная стычка сил добра и зла.

Аделия обвела присутствующих отчаянным взглядом. Мужчины были явно настроены простить Веронику. Бесов изгнать… а потом вгонять в эту милашку собственные рога…

Аделия не могла молчать. Твердым голосом она напомнила:

— Эта тварь убила Симона Неаполитанского!

— Сие нам ведомо, — сказал епископ.

— Она помогала убивать детей!

— И сие нам ведомо.

Вероника тем временем подползла к судьям и вцепилась в мягкую туфлю архидьякона, картинно раскинув свои длинные волосы по его ноге.

— Спасите меня, милорд! — причитала она. — Не дайте Князю Тьмы вновь овладеть мной! Я жажду светлого Господа нашего, верните меня Спасителю! Прогоните сатану и бесов его!

Из растерянной припадочной дурочки она превратилась в убитую горем искушенную прелестницу, которая знает, что мужчин стоит только как следует попросить: правильным тоном, верными словами и с соответствующим обещанием во взгляде — и из них можно веревки вить.

Архидьякон склонился к девушке и ласково сказал:

— Ну будет, дитя мое…

Стол вдруг сотрясся от удара королевского кулака.

— Тут есть свиньи, ваше преподобие?

Настоятель Жоффре озадаченно переспросил:

— В каком смысле?

— В прямом. На четырех ногах. Пусть сюда притащат свинью. Поднимите-ка эту женщину!

Приор отдал соответствующие указания.

Два воина из королевской свиты подхватили Веронику и поставили на ноги. Она или изображала слабость, или действительно была без сил (если припадок не был наигранным).

Воинам пришлось подпирать монахиню с обеих сторон, чтобы она не рухнула на пол.

— Ну-ка, любезная, приходи в себя, — сказал Генрих. — Нам нужна твоя помощь.

Вероника быстро подняла на него глаза и тут же их потупила. Она проворно прикидывала, чем может обернуться для нее вмешательство короля.

— Верните меня Богу, мой повелитель! — наконец патетически вскричала она. — Я жажду обрести Господа и смыть грехи свои.

— Путь к прощению — через правду, — строго сказал король. — Ты должна подробно рассказать нам, как дьявол убивал детей. И наглядно показать.

— Угодно ли это Богу? Было много крови, очень много!..

— Господь приказывает тебе поведать.

Судьи зароптали. Генрих заставил их замолчать властным движением руки.

— Она все видела. Пусть покажет, дабы мы знали.

Тут прибежал охотник Хью с увесистым поросенком в руках. Король кивком велел нести его в кухню. Охотник пронес вонючее животное мимо ошеломленной Аделии. Поросенок спокойно лежал и тихо, равнодушно похрюкивал.

Туда же, в кухню, повели Веронику. За ней следовал слуга, который торжественно нес на вытянутых руках многогранный кремневый нож — тот самый.

«Что удумал король? — металось в голове Аделии. — Неужели моя догадка верна? Боже правый! Зачем этот спектакль?»

Судьи и зрители, включая глупо моргавшую Вальпургу, постепенно переместились в кухню. Настоятельница Джоанна попыталась в последний момент улизнуть, но Генрих поймал ее за локоть и потащил за собой.

Когда сэр Роули проходил мимо, Аделия шепнула ему:

— Ульф не должен это видеть!

— Я уже отослал их с Гилтой домой.

Затем исчез в кухне и Пико.

Аделия осталась одна-одинешенька в мрачной трапезной.

Похоже, все идет по продуманному плану. Речь шла о большем, чем доказательство вины одной Вероники. Генрих хотел заполучить козырь против церкви, обвинившей его в убийстве архиепископа Бекета. К тому же короля не устраивала простая и удобная для иерархов версия одержимости бесами.

Игра была отвратительна. Коварный государь задумал ловушку не столько для монахини, которая может и вывернуться, сколько для устрашения враждебных ему церковников: «Глядите, и вы уязвимые, и на вас позор и расправа!» Хотя западня уготована мерзкому существу, подлость оставалась подлостью.

Дверь на двор была распахнута. От церкви доносилось пение монахов, славивших Господа. Сколько же они молятся ежедневно — у Бога, наверное, уши устали слушать! Аделия ощутила на своих щеках ветерок, осушающий слезы. Только теперь она заметила, что плачет.

Из кухни гремел голос короля:

— Положите поросенка на разделочную колоду. Ну, сестра, показывай, что он делал с дитем.

Наверное, сейчас в руку Вероники вкладывают нож…

«Не пускай его в дело, глупая похотливая тварь! В этом нет никакого смысла. Просто расскажи словами…»

Однако тут раздался ясный голос монахини:

— А я получу за это отпущение грехов?

— Правда есть искупление. — Снова раздался сурово-непреклонный голос Генриха. — Показывай!

Тишина.

Потом голос монахини:

— Он не любил, когда они закрывали глаза. Поэтому…

Раздался первый пронзительный визг поросенка.

— А потом…

Аделия закрыла уши руками, но это было бесполезно: поросенок визжал, жутко, пронзительно, все громче и громче… Но между его истошными криками о спасении Аделия слышала возбужденное животное хрюканье:

— Так… и так… и вот так! А потом сюда… и сюда…

Вероника — самая обыкновенная сумасшедшая. И если прежде она проявляла нечто вроде смекалки, то была лишь хитрость безумной, которая искала спасение. Но теперь, с ножом в руках, за делом, она могла дать себе волю. Господь всемилостивый, что творится в головах убийц?

Аделия услышала смех. Нет, скорее безумный гогот растущего маниакального упоения по мере того, как жизнь оставляла убиваемое существо. Голос Вероники окончательно утратил человеческое звучание: ее триумфальные вопли мало чем отличались от визжания умирающей свиньи. Даже волки с меньшим урчанием терзают свою жертву.

Свинья умолкла.

От церкви снова послышалось пение монахов.

Потом из кухни донеслось тихое удовлетворенное ржание сумасшедшей, стоявшей подле кровавого месива на разделочной колоде.

Стражники выволокли ее обратно в трапезную и швырнули на пол. Вероника была вся в крови. С рясы ручьями текла кровь. На пути из кухни к своему столу судьи делали большую дугу, чтобы обойти безумную. Несколько капель поросячьей крови попали на епископа Нориджского, и тот рассеянно-брезгливо одергивал свою сутану. Мансур и сэр Роули вернулись с каменным выражением. У раввина Готче были почти белые губы. Настоятельница Джоанна тут же присела на лавку и спрятала лицо в ладони. Даже Хью, привычный к крови, но не к зверству человеческому, имел мрачно-отрешенный вид.

Аделия поспешила к сестре Вальпурге, которая при выходе из кухни рухнула без чувств. Салернка пошлепала ее по щекам. Когда монахиня очнулась, лекарка шепнула: