Полное собрание стихотворений - Константин Бальмонт

Проклятье человекам

Мы, человеки дней последних, как бледны в жизнимы своей!Как будто в Мире нет рубинов, и нет цветов,и нет лучей.

Мы знаем золото лишь в деньгах, с остывшимбледным серебром,Не понимаем мысли молний, не знаем, что поет нам гром.

Для нас блистательное Солнце не бог, несущийжизнь и меч,А просто желтый шар центральный, планетсферическая печь.

Мы говорим, что мы научны, в наш бесподобныйумный век,Я говорю – мы просто скучны, мы прочь ушлиот светлых рек.

Мы разорвали, расщепили живую слитность всехстихий,И мы, живя одним убийством, бормочем лживо:«не убий».

Я ненавижу человеков, в цилиндрах, в мерзкихсюртуках,Исчадья вечно-душных комнат, что могут видетьлишь в очках.

И видят – только пред собою, так прямо, ну, саженидве,И топчут хилыми ногами, как звери, все цветыв траве.

Сказав – как звери, я унизил – зверей, конечно,не людей,Лишь меж зверей еще возможна – жизнь, яркостьжизни, без теней.

О, человеки дней последних, вы надоели мне вконец.Что между вас найти могу я, искатель кладови сердец!

Вы даже прошлые эпохи наклейкой жалких словсвоихЛишили грозного величья, всех сил живых,размаха их.

Когда какой-нибудь ученый, сказать точнее – маньяк,Беседовать о прошлом хочет, начнет онбормотанье так: —

То были дни Ихтиозавров, Плезиозавров... О, глупец!Какие клички ты придумал! Дай не ярлык мне, —образец!

Дай мне почувствовать, что были пиры и хохотВещества,Когда не знали страсти – тюрем, и кров живых —была жива.

Ихтиозавры, Динозавры, и Птеродактили – суть бред,Не бред Стихий, а лепет мозга, который замкнутв кабинет.

Но, если я скажу, что ящер влачился по землекак дом?Был глыбистой летучей мышью, летелв надземности китом?

И мы при имени Дракона литературность ощутим: —Кто он? То Дьявол – иль Созвездье – Китайскийсимвол – смутный дым?

Но, если я скажу, что где-то многосаженный горныйсклон,Восколебался, закачался, и двинулся – и был Дракон?Лабораторная зачахлость! Ты смысл различьяощутил?Иль нужно изъяснить понятней, что ты хромец,лишенный сил?

О, дни, когда был так несроден Литературечеловек,Что, если закрепить хотел он, что слышалот морей и рек,

Влагал он сложные понятья – в иероглифы,не в слова,И панорама Неба, Мира в тех записях была жива.То живопись была, слиянье зверей, людей, и птиц,в одно. —Зачем, Изида, возле Сфинкса, под Солнцем бытьмне не дано!

Человечки

Человечек современный, низкорослый, слабосильный,Мелкий собственник, законник, лицемерныйсемьянин,Весь трусливый, весь двуличный, косодушный,щепетильный,Вся душа его, душонка – точно из морщин.

Вечно должен и не должен, то нельзя, а это можно,Брак законный, спрос и купля, облик сонный,гроб сердец,Можешь карты, можешь мысли передернуть – осторожно,Явно грабить неразумно, но – стриги овец.

Монотонный, односложный, как напевы людоеда: —Тот упорно две-три ноты тянет – тянет без конца,Зверь несчастный существует от обеда до обеда,Чтоб поесть, жену убьет он, умертвит отца.

Этот ту же песню тянет, только он ведьпросвещенный,Он оформит, он запишет, дверь запрет он на крючок.Бледноумный, сыщик вольных, немочь сердца,евнух сонный, —О, когда б ты, миллионный, вдруг исчезнуть мог!

Бедлам наших дней

Безумствуют, кричат, смеются,Хохочут, бешено рыдают,Предлинным языком болтают,Слов не жалеют, речи льются,Многоглагольно, и нестройно,Бесстыдно, пошло, непристойно.

Внимают тем, кто всех глупее,Кто долог в болтовне тягучей,Кто человеком быть не смея,Но тварью быть с зверьми умея,Раскрасит краскою линючейКакой-нибудь узор дешевый,Приткнет его на столб дубовый,И речью нудною, скрипучей,Под этот стяг сбирает стадо,Где каждый с каждым может спорить,Кто всех животней мутью взгляда,Кто лучше сможет свет позорить.

О, сердце, есть костры и светы,Есть в блеск одетые планеты,Но есть и угли, мраки, дымыНа фоне вечного Горенья.Поняв, щади свои мгновенья,Ты видишь: эти – одержимы,Беги от них, им нет спасенья,Им радостно, что Бес к ним жмется,Который Глупостью зовется,Он вечно ищет продолженья,Чтоб корм найти, в хлевах он бродит,И безошибочно находитУмалишенные виденья.

О, сердце, Глупый Бес – как Лама,Что правит душами в Тибете:Один умрет – другой, для срама,Всегда в запасе есть на свете.Беги из душного Бедлама,И знай, что, если есть спасеньеДля прокаженных, – есть прозренье, —И что слепцы Судьбой хранимы, —Глупцы навек неизлечимы.

Война

1

История людей —История войны,Разнузданность страстейВ театре Сатаны.

Страна теснит страну,И взгляд встречает взгляд.За краткую веснуНесчетный ряд расплат.

У бешенства мечтыИ бешеный язык,Личина добротыСпадает в быстрый миг.

Что правдою зовут,Мучительная ложь.Смеются ль, – тут как тутЗа пазухою нож.

И снова льется кровьИз темной глубины.И вот мы вновь, мы вновь —Актеры Сатаны.

2

Боже мой, о, Боже мой, за что мои страданья?Нежен я, и кроток я, а страшный мир жесток.Явственно я чувствую весь ужас трепетаньяТысяч рук оторванных, разбитых рук и ног.

Рвущиеся в воздухе безумные гранаты,Бывший человеческим и ставший зверским взгляд,Звуков сумасшествия тяжелые раскаты,Гимн свинца и пороха, напевы пуль звенят.

Сонмы пчел убийственных, что жалят в самом деле,И готовят Дьяволу не желтый, красный мед,Соты динамитные, летучие шрапнели,Помыслы лиддитные, свирепый пулемет.

А далеко, в городе, где вор готовит сметы,Люди крепковыйные смеются, пьют, едят.Слышится: «Что нового?» Слегка шуршат газеты.«Вы сегодня в Опере?» – «В партере, пятый ряд».

Широко замыслены безмерные мученья,Водопад обрушился, и Хаос властелин,Все мое потоплено, кипит, гудит теченье, —Я, цветы сбирающий, что ж сделаю один!

3

«Кто визжит, скулит, и плачет?»Просвистел тесак.«Ты как мяч, и ум твой скачет,Ты щенок, дурак!»

«Кто мешает битве честной?»Крикнуло ружье.«Мертвый книжник, трус известный,Баба, – прочь ее!»

«Кто поет про руки, ноги?»Грянул барабан.«Раб проклятый, прочь с дороги,Ты должно быть пьян!»

Гневной дробью разразилсяГрозный барабан.«Если штык о штык забился,Штык затем и дан!»

Пушки глухо зарычали,Вспыхнул красный свет,Жерла жерлам отвечали,Ясен был ответ.

Точно чей-то зов с амвонаПрозвучал в мечте.И несчетные знаменаБились в высоте.

Сильный, бодрый, гордый, смелый,Был и я солдат,Шел в безвестные пределы,Напрягая взгляд.

Шло нас много, пели звоны.С Неба лили светМиллионы, миллионыЦарственных планет.

Война, не вражда

1

Мне странно подумать, что трезвые людиСпособны затеять войну.Я весь – в созерцательном радостном чуде,У ласковой мысли в плену.

Мне странно подумать, что люди враждуют,Я каждому рад уступить.Мечты мне смеются, любовно колдуют,И ткут золотистую нить.

Настолько исполнен я их ароматом,Настолько чужда мне вражда,Что, если б в сражении был я солдатом,Спокойно б стрелял я тогда.

Стрелял бы я метко, из честности бранной,Но верил бы в жизнь глубоко.Без гнева, без страха, без злобы обманной,Убил бы и умер легко.

И знал бы, убивши, легко умирая,Что все же мы браться сейчас,Что это ошибка, ошибка чужаяНа миг затуманила нас.

2

Да, я наверно жил не годы, а столетья,Затем что в смене лет встречая – и врагов,На них, как на друзей, не в силах не глядеть я,На вражеских руках я не хочу оков.

Нет, нет, мне кажется порою, что с друзьямиМне легче жестким быть, безжалостным подчас: —Я знаю, что для нас за тягостными днямиНастанет добрый день, с улыбкой нежных глаз.

За миг небрежности мой друг врагом не станет,Сам зная слабости, меня простит легко.А темного врага вражда, как тьма, обманет,И упадет он вниз, в овраги, глубоко.

Он не узнает сам, как слаб он в гневесильном,О, величаются упавшие, всегда: —Бродячие огни над сумраком могильнымСчитает звездами проклятая Вражда.

Я знаю, Ненависть имеет взор блестящий,И искры сыплются в свидании клинков.Но мысль в сто крат светлей в минутностилетящей,Я помню много битв, и множество веков.

Великий Архимед, с своими чертежами,Прекрасней, чем солдат, зарезавший его.Но жалче тот солдат, с безумными глазами,И с беспощадной тьмой влеченья своего.

Мне жаль, что атом я, что я не мир – два мира! —Безумцам отдал бы я все свои тела, —Чтоб, утомясь игрой убийственного пира,Слепая их душа свой тайный свет зажгла.

И, изумленные минутой заблужденья,Они бы вдруг в себе открыли новый лик, —И, души с душами, сплелись бы мы как звенья,И стали б звездами, блистая каждый миг!

Тройственность двух