Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник) - Артур Дойл

Сейчас я пишу, глядя в окно своего кабинета, Берти. Свинцовые тучи с рваными краями медленно плывут по небу. Между ними виднеются тучи, которые находятся выше их, они чуть светлее. Я слышу, как мелкий дождь мелодично шуршит по листьям на деревьях и бьет по гравию на дорожке. Иногда капли становятся тяжелыми и падают совсем отвесно, и тогда воздух принимает мягкий серый оттенок, и водяная пыль миллионами крохотных брызг туманом поднимается над землей на полфута. Потом, без какой-либо перемены на небе, все это вдруг исчезает. У двери моего дома собрались большие лужи, дорога превратилась в небольшую речку, покрытую рябью от падающих дождинок. Даже в доме чувствуется насыщенный запах мокрой земли, и мокрые ветки лавровых кустов светятся там, где на них падают редкие косые лучи пробивающегося солнца. Калитка сверкает так, будто ее только сегодня вычистили, на верхней ее планке висит бахрома из тяжелых чистых капель.

Такая погода в ноябре – лучшее, чем может побаловать нас природа на нашем маленьком дождливом островке. Ты, наверное, упиваясь роскошью американской осени, думаешь, что все это должно наводить ужасную тоску. Но, дорогой мой друг, ты заблуждаешься. Обыщи все Штаты от Детройта до Мексиканского залива, и ты не найдешь человека более счастливого, чем я. Что, по-твоему, сейчас находится в моем кабинете? Комод? Книжный шкаф? Нет. Я знаю, что ты наверняка уже разгадал мою тайну. В моем большом кресле сидит ОНА. И она – самая лучшая, самая добрая и самая красивая женщина во всей Англии.

Да, я женат уже шесть месяцев… Календарь указывает на месяцы, хоть я бы подумал, что прошло всего шесть недель. Конечно, мне нужно было бы послать торт и открытки, но тогда я не был уверен, что ты уже вернулся с островов. Прошло уже около года с тех пор, как я писал тебе в последний раз (на что ты надеялся, когда давал мне такой неопределенный адрес?), но за это время я думал и говорил о тебе достаточно часто.

Что ж, ты, как человек давно женатый и опытный, наверняка уже догадался, кто стал моей избранницей. Благодаря какому-то внутреннему инстинкту мы знаем о своем будущем больше, чем нам самим кажется. Вот, к примеру, я помню, что несколько лет назад название Брадфилд всегда казалось мне смутно знакомым, хотя тогда у меня на это не было ровным счетом никаких причин. Теперь же, как тебе известно, вся моя жизнь связана с этим городом. Точно так же, когда я впервые увидел Винни Ла Форс в купе железнодорожного вагона, даже не обменявшись с ней ни единым словом, еще не зная ее имени, я почувствовал непостижимое влечение и интерес к ней. Тебе когда-нибудь приходилось чувствовать что-нибудь подобное? А может быть, дело в том, что она тогда показалась мне застенчивой и беззащитной, и это пробудило мужское начало, заложенное во мне? Как бы то ни было, я это каким-то образом уловил и потом каждый раз, встречаясь с ней снова и снова, опять испытывал это чувство. У кого-то из русских писателей есть прекрасное высказывание о том, что тот, кто любит одну женщину, знает обо всем женском роде больше, чем тот, у кого были мимолетные отношения с тысячью!{239} Когда-то мне казалось, что я разбираюсь в женщинах. Пожалуй, так считает каждый студент-медик. Но сейчас я вижу, что на самом деле я ничего не знал о них. Все мои познания были поверхностны. Я не знал женской души, этого бесценного подарка, уготованного Провидением для каждого мужчины, который, если мужчина этот своими собственными руками не разрушит его, способен довести до предела все то хорошее, что есть в нем. Я и не догадывался о том, как любовь женщины может придать привкус бескорыстия всей жизни мужчины, каждому его поступку. Я и не знал, как просто быть благородным человеком, когда кто-то другой уверен в твоем благородстве, или насколько интереснее и многограннее становится жизнь, если смотреть на нее не двумя, а четырьмя глазами. Мне еще столько всего предстояло узнать, но мне кажется, что теперь уже этот этап позади.

Разумеется, смерть несчастного Фреда свела меня ближе с его семьей. Его холодная рука, которую я сжимал в то утро, сидя рядом с ним на кровати, привела меня к счастью. Я стал часто у них бывать, и мы нередко ходили на прогулки вместе. Потом моя милая мама приехала ко мне погостить на какое-то время, и у мисс Вильямс лицо бледнело от ужаса, когда она начинала выискивать пыль в самых недоступных местах или молча, с многозначительным видом, вооружившись веником и совком, шла в атаку на паука, которого обнаружила где-нибудь в дальнем углу пивного погреба. Ее присутствие позволило мне ответить на то гостеприимство, которое оказали мне Ла Форсы, и мы сблизились еще больше.

Я по-прежнему не рассказывал им о нашей первой встрече. И вот как-то раз, вечером, когда разговор зашел о ясновидении, выяснилось, что миссис Ла Форс напрочь отметает существование подобного явления. Тогда я взял ее кольцо, приложил ко лбу и сделал вид, что вглядываюсь в ее прошлое.

– Я вижу вас в купе поезда, – сказал я. – На вас шляпка с красным пером. Мисс Ла Форс в чем-то темном. С вами едет незнакомый молодой человек. Он имеет наглость называть вашу дочь Винни, хотя даже не…

– Мама, мама! – вскричала она. – Ну, конечно же, это он! А я никак не могла вспомнить, где я видела это лицо.

Есть такие вещи, которые мы не обсуждаем с другими мужчинами, даже если знаем друг друга так же хорошо, как я знаю тебя, Берти. Да и нет в этом смысла, если то, что для нас важнее всего, заключается в едва заметном переходе от дружбы к близости, а от близости к чему-то еще более святому, о чем едва ли можно писать и в еще меньшей степени можно писать так, чтобы это было интересно читать кому-либо постороннему. Наконец настало время, когда им нужно было уезжать из Берчспула, и мы с матерью пошли попрощаться с ними. При встрече мы с Винни бросились друг к другу.

– Когда вы вернетесь в Берчспул? – спросил я.

– Мама не знает.

– А вы сможете вернуться поскорее и стать моей женой?

Я весь вечер думал о том, как красиво и осторожно подведу наш с ней разговор к этому… И вот результат! Что ж, может быть, даже эти простые слова сумели выразить то, что было у меня на сердце. Судить об этом мог лишь один человек, и она, похоже, поняла это.

Когда мы с матерью возвращались от них, я был настолько погружен в свои мысли, что открыл рот, лишь когда мы дошли до самой Окли-стрит.

– Мама, – заговорил я наконец, – я сделал предложение Винни Ла Форс, и она приняла его.

– Мальчик мой, – сказала она, – ты настоящий Пэкенем.

Я понял, что услышал высшую похвалу, которая только могла слететь с ее уст. И прошло целых четыре дня, прежде чем старая добрая леди (после того, как чистоте и гвалту я предпочел пыль под книжным шкафом и тишину) вновь обнаружила во мне наследственные черты Манро.

Изначально свадьбу планировали сыграть через шесть недель, но постепенно мы свели этот срок к пяти, а потом к четырем месяцам. К тому времени доход мой уже возрос до двухсот семидесяти фунтов, и Винни согласилась (загадочно при этом улыбаясь), что мы вполне можем прожить на такие деньги… тем более, что от женитьбы доходы врача возрастают. Ее улыбка объяснилась, когда за несколько недель до свадьбы я получил внушительного вида документ, в котором «Мы, Браун и Вудхауз, адвокаты Винифред Ла Форс…» самым дурным английским языком извещали меня о множестве разнообразных вещей. Смысл всего этого, после того как были выброшены всевозможные «принимая во внимание» и «вышеупомянутые», свелся к тому, что Винни имела собственный доход в триста фунтов в год. Это не могло заставить меня любить ее еще больше, но я, конечно же, не могу не сказать, что был рад этому известию и что благодаря этому устроить свадебную церемонию оказалось легче, чем я думал.

Бедный Вайтхолл пришел ко мне утром в день свадьбы. Он сгибался под тяжестью красивого японского шкафчика, который раньше стоял у него в квартире. Я пригласил его в церковь на церемонию, поэтому престарелый джентльмен был в ослепительном белом жилете и шелковом галстуке. Честно говоря, я немного беспокоился, как бы его возбужденное состояние не наделало беды, как тогда, с праздничным обедом, но в тот день поведение и внешний вид его были просто безукоризненными. С Винни я познакомил его за несколько дней до этого.

– Простите, что я это говорю, доктор Манро, сэр, но вы … везучий парень, – сказал он. – Вы засунули руку в мешок, сэр, и с первого же раза вытащили из него угря. Это ж любой, у кого хоть полглаза есть, видит. Я вот три раза совал в мешок руку и вытаскивал только змей. Ежели б со мною рядом всегда была добрая женщина, я бы, может, сейчас не был жалким бывшим шкипером бронированного транспортника.

– Я думал, вы были женаты дважды, капитан.

– Трижды, сэр. Я похоронил двух жен. Третья живет в Брюсселе. Ну, до встречи в церкви, доктор Манро, сэр, и уж поверьте, никто не желает вам счастья больше, чем я.

В церкви собралось много людей, которые пришли пожелать нам счастья. Слух о моей свадьбе дошел и до моих пациентов, так что в церкви свободных мест не было, и я даже немного забеспокоился, увидев, какими здоровыми все они выглядели. Мой сосед доктор Портер тоже пришел поддержать меня, а старый генерал Вейнрайт вел Винни под венец. Моя мать, миссис Ла Форс и мисс Вильямс сидели на первом ряду, а в глубине на одном из дальних рядов я заметил раздвоенную бороду и морщинистое лицо Вайтхолла. Рядом с ним сидели раненый лейтенант, человек, который сбежал из дому с кухаркой, и еще с десяток людей, которых он «тянул на буксире». Потом, после того как заветные слова были произнесены и некто в людском обличье попытался освятить то, что и так было свято, под звуки «Свадебного марша» мы подошли к алтарю, где моя милая мама сняла напряжение ситуации, поставив свою подпись в учетной книге в неправильном месте, так что по всему выходило, что это она только что вышла замуж за священника. И потом среди поздравлений и счастливых лиц мы вышли из церкви, остановились на лестнице, ее рука в моей, и увидели перед собой знакомую дорогу. Но у меня перед глазами стояла другая дорога, дорога нашей жизни… Широкая и прямая дорога, которой нам теперь предстояло пройти, дорога, по которой так приятно шагать, но которая окутана туманом. Длинна эта дорога иль коротка? Идет она вверх иль спускается вниз? Для моей любимой она все равно будет гладкой, если только сделать ее такой под силу мужской любви.