Моя двойная жизнь - Сара Бернар

Я расплакалась от злости. Служащий пожалел нас и отвел к начальнику вокзала.

Это был крайне воспитанный человек, довольно хорошо говоривший по-французски. Вид у него был добрый и жалостливый. Рухнув в его большое кожаное кресло и нервно рыдая, я поведала ему о своем злоключении.

Он сразу же телеграфировал, чтобы мой чемодан, а также дорожную сумку передали начальнику вокзала ближайшей станции.

— Вы получите все это завтра, около полудня, — заверил он меня.

— Стало быть, я не смогу уехать сегодня вечером?

— Нет, конечно, это невозможно, вечером нет ни одного поезда. Экспресс, который доставит вас в Гомберг, уходит только завтра утром.

— Ах, Боже мой, Боже мой!

Меня охватило самое настоящее отчаяние, передавшееся и Субиз.

Несчастный начальник вокзала оказался в большом затруднении, безуспешно пытаясь успокоить меня.

— Вы здесь кого-нибудь знаете? — спросил он.

— Нет, никого. Я не знаю никого в Кёльне.

— Ну хорошо, я отведу вас в гостиницу «Норд», там два дня назад остановилась моя сестра. Она поможет вам.

Через полчаса подали его экипаж, и он проводил нас в гостиницу «Норд», сделав большой крюк, чтобы показать мне город. Но в ту пору я не могла восторгаться ничем, исходившим от немцев.

Когда мы приехали в гостиницу «Норд», он представил нас своей сестре, молодой белокурой женщине, можно сказать, красавице, но, на мой вкус, чересчур высокой и полноватой. Должна, правда, признать, что она была очень мила и приветлива. Она оставила для меня две комнаты рядом со своим номером. Жила она на первом этаже. Она пригласила нас на обед, который велела сервировать у себя в гостиной.

Вечером к нам присоединился ее брат. Прелестная женщина очень любила музыку: она играла Берлиоза, Гуно и даже Обера… Я по достоинству оценила деликатность этой женщины, которая предлагала нашему вниманию только французских композиторов. Я спросила, играет ли она Моцарта и Вагнера. Услыхав это имя, она повернулась ко мне:

— Вы любите Вагнера?

— Я люблю его музыку, но как человека терпеть не могу.

— Попросите ее сыграть Листа, — шепнула тихонько Субиз.

Та услыхала это и с величайшей любезностью тут же исполнила ее желание. Признаюсь, я провела восхитительный вечер.

В десять часов начальник вокзала (такая глупость: я никак не могу вспомнить его имени и не нахожу его в своих записях) сказал мне, что заедет за нами завтра утром в восемь часов, и откланялся.

Я заснула, убаюканная Моцартом, Гуно и так далее.

На другой день в восемь часов слуга пришел сказать мне, что нас ожидает экипаж. Потом раздался тихий стук в дверь, и наша вчерашняя прелестная хозяйка мило сказала нам:

— Пора в путь!

Я в самом деле была очень тронута деликатностью этой красивой немки.

Стояла такая прекрасная погода, что я спросила ее, хватит ли у нас времени, чтобы пройтись пешком. Она ответила утвердительно, и мы все трое отправились на вокзал, находившийся, впрочем, неподалеку от гостиницы. Меня ожидало отдельное купе, и мы расположились как нельзя лучше. Брат с сестрой пожали нам руки, пожелав счастливого пути.

Поезд тронулся. В углу я заметила букетик незабудок с визитной карточкой молодой женщины и коробку конфет, подаренную нам начальником вокзала.

Наконец-то цель моего путешествия близка. Однако я оказалась в затруднительном положении. Скоро я увижу дорогих мне людей! И надо бы набраться сил, поспать. Но я никак не могла заснуть. Глаза мои, ввалившиеся от тревожного ожидания, пожирали пространство быстрее, чем двигался поезд. Я проклинала остановки. И завидовала пролетавшим мимо птицам. Я смеялась от радости, представляя себе удивленные лица тех, кого мне предстояло увидеть, но тут же начинала содрогаться от ужаса: мало ли что могло случиться! Все ли они живы-здоровы? А что, если… Ах, все эти «если»… «так как»… «но»… вставали мысленно передо мной, ощетинившись болезнями, всякого рода несчастными случаями, и я плакала… и моя бедная подружка плакала вместе со мной.

Но вот наконец перед нами Гомберг. Еще каких-нибудь двадцать минут, и мы на вокзале. Увы, видно, злые духи, а может, и все сатанинское отродье сговорились между собой, чтобы испытывать мое терпение: мы снова останавливаемся.

Изо всех окон высовываются головы. В чем дело? Что случилось? Почему стоим? Оказывается, поезд, шедший впереди нас, сломался, тормоза отказали. Придется ждать, пока освободят путь.

Стиснув зубы и сжав кулаки, я вновь откидываюсь на сиденье, пытаясь различить в темноте ту нечисть, которая ополчилась против меня; потом все-таки решаю закрыть глаза. Шепотом я кляла невидимых гномов и в конце концов заявила, что не желаю больше страдать, что буду спать.

И я заснула глубоким сном, ибо Господь Бог ниспослал мне этот бесценный дар: спать, когда я захочу. При самых ужасных обстоятельствах, в самые жестокие моменты, когда я чувствовала, что разум мой слабеет от слишком сильных или слишком жестоких ударов судьбы, моя воля хватала мой разум, как хватают скверную собачонку, которая хочет укусить; и, обуздав его, моя воля говорила ему: «Довольна! Завтра можешь сколько угодно страдать, строить планы, предаваться тревогам, печали, страхам. А на сегодня хватит. Ты рухнешь под тяжестью стольких потрясений и потянешь меня за собой. Я этого не желаю! Сейчас мы все забудем и столько-то часов будем спать с тобою вместе!» И я засыпала. Клянусь, что так оно всегда и было!

Мадемуазель Субиз разбудила меня, как только поезд подошел к вокзалу. Я пришла в себя, успокоилась. Через минуту мы сели в экипаж:

— Оберштрассе, дом 7.

И вот мы уже на месте. Все, кого я любила, — и большие, и маленькие — все здоровы и все собрались там. Ах, какое счастье! Сердце мое громко стучит. Я так настрадалась, что залилась слезами и радостным смехом.

Кто может описать несказанное блаженство, которое даруют нам слезы радости!

В Гомберге я провела два дня, за это время со мной случилось так много всего, что я даже не хочу об этом рассказывать, настолько все это кажется невероятным: ну, скажем, начавшийся в доме пожар, наше поспешное бегство в ночном одеянии и пребывание в снегу глубиной в пять футов в течение шести часов… и так далее, и так далее.

Часть вторая

1

И вот, в целости и сохранности мы отправляемся в Париж. Однако, приехав в Сен-Дени, мы узнали, что поезда отменены. Было четыре часа утра. Немцы хозяйничали во всех пригородах Парижа, и поезда ходили только по их особому распоряжению.

Целый час мы обивали пороги, вели переговоры, повсюду наталкиваясь на грубые отказы. Наконец нашелся один офицер высшего командного состава, не в пример прочим воспитанный и любезный, который приказал запустить локомотив, чтобы доставить меня на Гаврский вокзал (вокзал Сен-Лазар).