10 мифов об СССР - Андрей Колганов

В области отношений собственности господствовали государственная и кооперативная форма (хотя были и исключения – доминирование частной собственности в сельском хозяйстве Польши, например). Содержанием их было корпоративно-бюрократическое отчуждение работника от средств производства и государственно-капиталистическая эксплуатация – на одном полюсе, социальные гарантии (занятости, жилища, среднего уровня потребления, медицинского обслуживания и образования) и стабильность – на другом.

В сфере распределительных отношений, социальных гарантий, ценностей и мотивации труда положение также было противоречивым: на одном полюсе – уравниловка, бюрократические привилегии, подавление инновационного потенциала; на другом – ростки ассоциированного социального творчества – социальная стабильность и защищенность, реальный энтузиазм, коллективизм.

Отношения воспроизводства этой системы можно описать как «экономику дефицита», акцентируя при этом не только значимость ресурсных (а не спросовых) ограничений, но и наличие застойных глубинных диспропорций, слабую мотивацию НТП, наличие «безработицы на работе». В то же время эти отношения воспроизводства позволяли обеспечить радикальные структурные сдвиги при сохранении стабильности системы в целом («уверенность в завтрашнем дне»), а в отдельные периоды (20-е, 50-60-е годы) – высочайшие достижения в области науки, искусства, образования.

В сфере социально-классовых отношений эти мутации были не менее, если не более, значимы. Ростки социально-классового равенства, ставшие действительной тенденцией развития в СССР, в течение всего периода «реального социализма» мутировали в направлении чрезвычайно специфической системы социального расслоения и отчуждения. Взяв за образец сталинскую систему, мы должны будем выделить слой социально-бесправных лиц (репрессированные, депортированные и т. п.), полукрепостное крестьянство (население деревень не имело паспортов и не имело права покинуть место работы, находясь в отношениях личной зависимости), служащие по найму у государственно-бюрократической системы рабочие и интеллигенция, обособленный от народа и кастово-замкнутый слой номенклатуры – таковы были мутации «нерушимого союза рабочего класса и крестьянства», ростки которого (такова реальная диалектика нашего прошлого!) тоже были реальностью.

В политической сфере чрезвычайно жестким было противоречие реальных ростков низового народовластия (в рамках различных органов самоуправления, низовых Советов, различных общественных организаций, народного контроля, даже некоторых форм партийных инициатив), с одной стороны, и нарастающего с 20-х годов тоталитарного подавления реальной демократии и свободы личности со стороны реально узурпировавшей все основные каналы не только экономической, но и политической власти номенклатуры, использовавшей массовые репрессии для осуществления своего господства.

Наконец, в духовно-идеологической сфере Советская система так же была пронизана глубочайшими противоречиями идеологического подавления всякого свободомыслия (вплоть до использования репрессивных методов) официальной системой норм, вырабатываемых специальным аппаратом, сращенным с верхушкой приближенной к номенклатуре интеллигенции – с одной стороны, реальным развитием доступной массам подлинной культуры и социалистической мысли – с другой.

Уроки распада СССР

Сталинская модель несколько раз предпринимала попытки самореформирования, причем всякий раз бюрократически, сверху, под эгидой номенклатуры и в рамках, ею предписанных. Впервые Хрущев попытался реформировать эту систему и несколько смягчить власть номенклатуры. При всей ограниченности этих реформ они неслучайно ознаменовали период «оттепели» – период всплеска романтизма, науки, образования, искусства. Это был период, сформировавший целое поколение «шестидесятников», но это все-таки была частичная реформа сверху и именно в силу этого она очень быстро выдохлась.

Реформы Косыгина и Брежнева в Советском Союзе, рыночные реформы в Венгрии, Польше и в других странах Восточной Европы попытались восполнить угасание социального творчества, энтузиазма развитием рынка, потребительства, ориентацией на вещные потребности. В результате возникла еще более парадоксальная ситуация, когда люди стремились к максимальному вещному потреблению в условиях дефицита потребительских благ. Советский народ, творец истории, очень быстро превращался в мещанина, потребителя, которому к тому же не давали максимизировать свой частный доход и использовать плоды своего труда для роста количества вещей (приобретения модных шмоток, машины, дачи, дома и т. д.).

В политико-идеалогической сфере номенклатура окончательно превратилась в особый бюрократический слой, воспроизводимый внутри самого себя как замкнутая социальная структура. Внутреннее противоречие номенклатуры, которое стало важным дополнительным политическим фактором распада СССР, состояло в том, что бюрократия возникает как паразит на теле социального творчества трудящихся. И потому она является действительно жизнеспособной, активной силой до тех пор, пока она питается живыми соками, идущими снизу. Но это возможно только тогда, когда номенклатура хотя бы частично контролируется снизу и когда она обновляется снизу. В этой хотя бы частичной подпитке реальными живыми соками тайна жизненности бюрократической надстройки.

С другой стороны, номенклатура как обособленная общественная сила стремится к максимизации своей власти, максимизации дохода и к преодолению ограничений, идущих снизу, стремится быть самодостаточной, не ограниченной. Когда эта вторая сторона побеждает и номенклатура окончательно отрывается от низов, у нее возникает совершенно закономерный интерес обменять свою власть, свои бюрократические привилегии на собственность и капитал, преодолев формальные границы коммунистической идеологии, необходимость считаться с народом и так далее.

Здесь действует своего рода закон: в той мере, в какой (1) истощается потенциал ассоциированного социального творчества трудящихся и (2) номенклатура (в частности, властвующая партийно-государственная бюрократия) отрывается от народа, становится ему неподконтрольной, превращается в самодостаточную и привилегированную властную элиту, в этой мере граждане превращаются в мещан, объективно заинтересованных в рыночно-буржуазной реставрации, а у номенклатуры побеждает интерес к обмену бюрократической власти на капитал; номенклатура предает социалистические идеалы, а мещанское большинство поддерживает это предательство или, по меньшей мере, не препятствует ему.

Таким образом, в нашей стране сложилась и развилась (почти до предела) система мутантного социализма. Этот строй, напомню, был по-своему адекватен для эпохи ускоренной индустриализации и жестких военных конфронтаций, он давал некоторые положительные результаты в эпоху индустриализации и военного противостояния двух систем.

Однако в условиях, когда возникла необходимость перехода к информационному обществу, эта модель оказалась не адекватной, не жизнеспособной как минимум по следующим двум причинам.

Во-первых, новое общество постиндустриальной эпохи может и должно возникнуть как система не просто использующая в массовых масштабах творческую (а не репродуктивную) деятельность, но и обеспечивающее максимальный простор и возможности для самореализации творческого человека.

Во-вторых, это общество, которое предполагает свободу и открытость не только деятельности, но и доступа к информации, культурным ценностям, различным сферам деятельности, т. е. не только негативную (основанную на реализации общедемократических норм), но позитивную свободу (свободу ассоциированного социального творчества). Ни первого, ни второго сталинщина дать не могла и не сможет уже никогда.

Современность – это эпоха, в которой надо побеждать не путем закрытости и формального государственного противостояния, а путем открытого диалога, побеждать в информационной войне и не закрываться от другой системы. Мы же, граждане СССР 80-х, получив открытый доступ к информации о другом образе жизни, не смогли не принять его, ибо к тому времени уже превратились в мещан, которым не хватало «всего лишь» нестесненных возможностей вещного потребления. Впрочем, это всего лишь один из аспектов проблемы.

Суммируя, я бы сказал, что основной причиной распада СССР стало истощение, угасание ассоциированного социального творчества трудящихся, т. е. той силы, которая составляет главную особенность нового общества по сравнению со всей эпохой отчуждения, а не просто с капитализмом и которая, собственно, и вызвала к жизни новый строй в нашем Отечестве. Когда это творчество истощилось, граждане превратились в мещан, которым нужен рынок и капитализм, а номенклатура превратилась в обособленную силу, которая была заинтересована в превращении в буржуазию, советская система рухнула. (Именно поэтому, замечу в скобках, большая часть граждан Советского Союза, по сути дела, поддержала Ельцина в момент переворота. Другое дело, что в результате мы получили гораздо худшую систему, и в одной из своих статей я написал, что мы получили мутантный, уродливый капитализм как продукт полураспада мутантного социализма.)