История русской литературы XIX века. В трех частях. Часть 1 1800-1830-е годы - Ю. Лебедев.

Внешне эти стихи удивительно простые: никаких словесных ухищрений, никаких искусных рифм. Кажется, что они легко и свободно, как ровное дыхание, без всяких специальных усилий льются из души поэта. Но за этой простотой и безыскусственностью скрыта гармоническая художественная организованность. В основе стихотворения – постепенное нарастание чувства. В первой строфе идет неторопливое и сдержанное его развитие. Но эта сдержанность скрывает нарастающее изнутри драматическое напряжение, которое прорывается в четвертой строке повелительным «я не хочу (!) печалить вас ничем». За этим «не хочу» – мужественное стремление сдержать рвущееся из груди живое чувство. Вроде бы поэт хочет уверить себя и ее, что все прошло, отболело («я вас любил»), но трижды (!) об этом напоминает: в самой настойчивости таких упоминаний чувствуется другое: не «любил», а «люблю», «все еще люблю!». Во второй строфе как раз и совершается окончательный прорыв долго сдерживаемого волнения, которое все нарастает и нарастает, усиливаясь настойчивыми повторами. Оно достигает кульминации в предпоследней строке, где сила чувства подчеркивается повторяющимся, усилительным «так» («так искренно, так нежно»). И в этой точке наивысшего подъема любовное чувство поэта разрешается совершенно неожиданной концовкой, вспышкой, озаряющей новым светом все, что ей предшествовало:

Как дай вам Бог любимой быть другим.

Вся полнота чувств, вся не угасшая в душе любовь во имя счастья любимой бескорыстно передается другому.

Более двадцати романсов на эти стихи было написано русскими композиторами – от Алябьева и Варламова до Даргомыжского и Кюи. Белинский писал: «Никто, решительно никто из русских поэтов не стяжал себе такого неоспоримого права быть воспитателем и юных, и возмужалых, и даже старых читателей, как Пушкин, потому что мы не знаем на Руси более нравственного, при великом таланте, поэта, как Пушкин».

Освобождение. Поэт и царь.

19 ноября 1825 года скоропостижно умер в Таганроге Александр 1. Известие о его смерти дошло до Михайловского около 10 декабря. У Пушкина появилась надежда на освобождение. Он решил, пользуясь периодом междуцарствия, тайно вырваться в Петербург под видом крепостного. Была заготовлена подорожная на имя Алексея Хохлова, снаряжен экипаж. Приказав слуге собираться в дальнюю дорогу, Пушкин едет в Тригорское проститься с соседками. На пути к ним заяц перебегает дорогу, на возвратном пути из Тригорского в Михайловское – еще раз. Дурная примета! Наконец, повозка заложена, трогаются от подъезда. Глядь, в воротах появляется священник, который идет проститься с отъезжающим барином. Всех этих встреч не под силу вынести суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой и остается у себя в деревне.

«А вот каковы были бы последствия моей поездки, – говорил Пушкин потом своим друзьям. – Я рассчитывал приехать в Петербург вечером, чтобы не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, я попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!»

И впрямь: Промысл – не алгебра, и человеку «невозможно предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия Провидения»!

По совету Жуковского Пушкин пишет ему письмо, которое можно было бы показать новому государю. В нем Пушкин, нисколько не унижая своего достоинства, говорит: «Вступление на престол государя Николая Павловича подает мне радостную надежду. Может быть, его величеству угодно будет переменить мою судьбу. Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости».

Письмо написано 7 марта 1826 года, в самый разгар следствия по Делу декабристов. К тревоге за судьбы многих друзей примешивается и тревога за свою. К тайному обществу он не принадлежал, но разговоры политические вел. «Ты ни в чем не замешан, это правда, – пишет Жуковский 12 апреля 1826 года. – Но в бумагах каждого из действовавших находят твои стихи. Это худой способ подружиться с правительством… Не просись в Петербург. Еще не время. Пиши Годунова и подобное: они отворят дверь свободы».

В начале сентября 1826 года государь прибыл в Москву для коронации. А 4 сентября в Михайловское прискакал фельдъегерь, в сопровождении которого, хотя и «не в виде арестанта», Пушкин был доставлен в Москву, прямо в Кремль. Его ввели в кабинет императора в дорожном костюме, пыльным и небритым. После довольно продолжительной беседы царь, отпустив Пушкина, сказал, что сегодня он разговаривал с «умнейшим человеком в России». И немудрено. Адам Мицкевич уверял, что, когда Пушкин говорил «о политике внешней и отечественной можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах…».

Барон М. Корф так передавал рассказ самого Николая I о встрече с Пушкиным: «Я впервые увидел Пушкина в Москве, когда его привезли ко мне из заточения, совсем больного… „Что бы вы сделали, если бы 14 декабря были в Петербурге?“ – спросил я его между прочим. „Был бы в рядах мятежников“, – отвечал он, не запинаясь. Когда потом я спрашивал его: переменился ли его образ мыслей и дает ли он мне слово думать и действовать впредь иначе, если пущу его на волю, он очень долго колебался и только после длинного молчания протянул мне руку с обещанием сделаться иным». Пушкину было разрешено жить в Москве, а с царем устанавливались «особые» отношения. «Я сам буду твоим цензором», – сказал ему Николай. «Дело не только в личной милости к поэту, – утверждает в биографической книге о Пушкине Н. Н. Скатов. – Многое в политике Николая после начала его царствования привлекло к нему многих – и в России, и в Европе. Аракчеев и архимандрит Фотий были отстранены. Ставшие почти символическими образами гонителей, „погромщиков“ русского просвещения Рунич и Магницкий были соответственно – первый сослан, второй отдан под суд: оба оказались еще и жуликами – казнокрадами. С другой стороны, возвращался из опалы всегда вызывавший симпатии Пушкина основатель Лицея Сперанский. Быстрая и решительная поддержка новым царем борьбы за освобождение Греции, многие годы волновавшей Пушкина, снискала Николаю громкую славу рыцаря Европы, как называл его Генрих Гейне. Самая расправа над декабристами была представлена в виде царской милости: смертную казнь всему «первому разряду», вынесенную приговором суда, заменила каторга, а кровавую мясорубку – четвертование пятерых – бескровное позорное повешение».

По отношению к Николаю Пушкин занял позицию, аналогичную позиции Жуковского, – полной духовной независимости при добром, расположении и благожелательстве. В своих обращениях к царю он как «наказ» предлагал ему в качестве примера Петра Великого:

Семейным сходством будь же горд,Во всем будь пращуру подобен:Как он, неутомим и тверд,И памятью, как он, незлобен.

(«Стансы»)

Когда же друзья-либералы стали и в глаза и за глаза поговаривать о том, что Пушкин склоняется к лести царю, поэт ответил на эти обвинения мужественно и твердо в стихотворении «Друзьям»:

Я льстец! Нет, братья: льстец лукав,Он горе на царя накличет,Он из его державных правОдну лишь милость ограничит.Он скажет: презирай народ,Глуши природы голос нежный.Он скажет: просвещенья плод -Разврат и некий дух мятежный.Беда стране, где раб и льстецОдни приближены к престолу,А небом избранный певецМолчит, потупя очи долу.

Целый ряд стихотворений московского периода жизни Пушкина свидетельствует о том, что он не утратил восхищения подвигом декабристов и сохранил веру в благородство их стремлений, призывая в специальном послании «хранить гордое терпение» и ждать освобождения от «тяжких оков»:

Во глубине сибирских рудХраните гордое терпенье,Не пропадет ваш скорбный трудИ дум высокое стремленье.

Верность Пушкина декабристскому братству подтверждают и другие стихи 1820-х годов: «Арион», «Анчар», «И. И. Пущину», «19 октября 1827 года».

Однако путь достижения высоких идеалов, по которому пошли декабристы, Пушкин считает гибельным и обреченным. Его друзья, пылкие романтики свободы, не учли реальную силу самодержавия, опирающуюся на веру народную, на тысячелетнюю историческую традицию. Пушкин все решительнее склоняется к мысли, что общественные перемены в России возможны только при опоре на эту могущественную государственную систему, способную вести страну по пути решительных преобразований. Историческая личность великого реформатора Петра I наглядно это показала.