"Притащенная" наука - Сергей Романовский

Неутомимым борцом с фоменковской лженаукой был физик Ю.А. Завенягин, сын знаменитого советского наркома, строителя Магнитки и Норильского комбината А.П. Завенягина. До 1987 г. он боролся один, остальные отмалчивались. Уже в 1982 г., прочитав первое «историческое сочинение» Фоменко, Завенягин понял – такое без внимания оставлять нельзя. Он пишет письмо Фоменко и везет его тому прямо на дом. Ответа не последовало. На следующий год он вновь пишет Фоменко – опять безответно.

Вместо ответа от Фоменко беспартийный Завенягин получает вызов в отдел науки ЦК. «Сигнализировал» Фоменко, пожаловался партийному руководству, что началась травля честного советского ученого, прокладывающего новые пути в науке. Впервые Завенягин лично встретился с Фоменко в кабинете заведующего отделом науки ЦК Д.В. Кузнецова.

Тот был доброжелательно настроен к Завенягину и попросил его изложить в отдельном письме аргументированную критику «новой хронологии».

12 июля 1984 г. Завенягин выполнил это поручение, написав письмо на 41 странице. Заканчивалось оно более чем дружелюбно: «таким образом, астрономическое датирование дает надежное обоснование общепринятой хронологии» [642].

Единственная козырная карта в построениях Фоменко и та оказалась крапленой.

20 лет прошло с тех пор. Многое, кстати, изменилось. У Фоменко уже не осталось сомнений в правомочности своих фокусов, он истово пересматривает хронологию всей мировой истории.

Мир молчит и не торопится благодарить «спасителя», открывшего глаза людям на то, кто, где и когда вытворял с историей.

Фоменко, впрочем, это и не нужно. Издавали бы книги. Они свое дело сделают.

Поход на историю математика Фоменко так ошеломил профессионалов, что они до сих пор пребывают с раскрытыми от изумления ртами.

Решили, что все это – не всерьез, что это розыгрыш, шутка.

Считать откровенное шарлатанство шуткой, конечно, удобно, на нее можно не реагировать, а сделать вид, будто к науке это не имеет никакого отношения.

Если предположить, что эксперимент Фоменко с исторической наукой – шутка (хотя, повторяю, это не так!), то она очень многое высветила:

во-первых, крайне низкий культурный уровень российских граждан (мы же считали, что наше общество обладает самым высоким в мире культурным потенциалом);

во-вторых, полное отсутствие собственной интеллектуальной значимости у наших интеллигентов;

в-третьих, катастрофическое падение доверия к науке и без того крайне низкое;

в-четвертых, окончательный подрыв престижа занятий научным трудом.

Одним словом, своей «шуткой» Фоменко ударил историческую науку ниже пояса [643].

Более того, Фоменко своим многотомьем не просто унизил, он оскорбил все мировое историческое сообщество. Впервые после Лысенко России стыдно за свою науку, да и за Академию наук также, ибо во всей этой истории позиция Академии была и остается далеко не безупречной.

Ю.Н. Ефремов и Ю.А. Завенягин справедливо заметили, что «академик Фоменко и его защитники выставили Российскую Академию наук и Московский университет на мировое позорище». Да, «превращение римского Папы Гильденбранда в Иисуса Христа – эта штука посильнее, чем превращение овса в овсюг, а пеночки в кукушку…» [644].

Но если учение Лысенко внедряли в советскую науку силой, и Академия наук лишь послушно и безропотно голосовала «как надо» [645], то в истории с лжеучением Фоменко Академия наук пала совсем низко – впервые в своей истории российская наука сама, своими руками сотворила собственный позор.

Когда в 1998 г. по инициативе ряда академиков было предложено Академии наук занять четкую и недвусмысленную позицию в отношении «новой хронологии» своего члена Фоменко, то Общее собрание Академии наук отказалось даже рассматривать этот вопрос. И лишь бюро Отделения истории в апреле 1998 г. признала концепцию Фоменко «находящейся вне науки». Признали также «общественную опасность» ее тиражирования и распространения в нетребовательном нашем обществе.

В декабре 1999 г. на историческом факультете Московского университета прошла конференция «Мифы новой хронологии». Все историки брезгливо от нее отвернулись.

Ну и что? Фоменко по-прежнему лишь мило улыбается.

В заключение надо сказать следующее. Прошло время полного замалчивания деяний Фоменко. Прошло время серьезного анализа его «новой хронологии» – ее всесторонне обмозговали и пришли к однозначному выводу: все это откровенный цинизм и наглый пасквиль на историческую науку.

Настало новое время. Да и Фоменко продолжает неустанно трудиться, ибо не знают еще своей настоящей истории ни Габон, ни Папуа, ни острова Полинезии.

Что же делать сейчас? В какой тональности общаться с его новыми творениями?

Стало абсолютно ясно: требовать от историка «с пониманием» читать фолианты Фоменко по истории – все равно, что требовать от того же историка с тем же пониманием читать труды Фоменко по топологии. Результаты, конечно, не совпадут: в первом случае – раздражение и ярость, во втором – восхищение перед человеческим разумом, способным постигать такие высоты абстракции, как топология.

С другой стороны, раздражение – не самое лучшее отправление интеллекта. В раздраженном состоянии и глупость сморозить недолго. Поэтому единственно верная тональность в общении с Фоменко и его героями – это ирония, либо сарказм, еще лучше – откровенная издевка.

Например, такая: чтоб тебе жить по новой хронологии. Тогда ты не Фоменко, а, скажем, Усама бен Ладен или Мата Хари, а скорее всего тебя и вовсе нет, ибо поглотил тебя исторический параллелизм цепочки Постникова, а того всосала цепь Морозова. А нынешние студенты-историки уже решат: кто выдумал Морозова да зачем-то еще в крепость его посадил.

Глава 4 - Финиш «притащенной» науки

Ум потек из России

В апреле 1985 г. состоялся очередной пленум ЦК КПСС, который вошел в историю как «пленум начала перестройки», или иначе как «пленум начала конца советской власти», ибо уже скоро стало ясно, что любые преобразования советской системы – дело очень тонкое, требующее не ослабления, а резкого усиления тоталитарного режима.

Именно на этом пленуме Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев, призвал весь советский народ «нáчать перестройку» своей жизни. Что это такое? – никто толком не понимал. Как позднее выяснилось, не понимал этого и Горбачев. Но слово вылетело. Его подхватили, услужливо разнесли по всем углам и весям, и машина перестройки нехотя тронулась в путь…

Начал Горбачев с того, что лежало на поверхности, – с гласности. Конечно, развязать людям языки, снять с них страх за вылетевшее ненароком слово было необходимо, без этого казалось невозможным сделать ни одного шага в сторону от проторенной генеральной линии. Но самое простое решение, как это чаще всего и бывает, оказывается далеко не самым лучшим. Гласность, как тогда думалось, – это необходимое условие открытости общества, она раскрепостит общественное сознание и сделает наиболее активную часть населения деятельными помощниками партии в ее благом начинании. Но не учел Горбачев того простого резона, что за десятилетия господства в стране примитивных истин бездарного ленинизма именно наиболее деятельная часть общества все и так прекрасно понимала, она уже давно в своем так называемом общественном сознании все расставила по местам, а сковывавшая ее разум броня страха уже давно была разбита.

В итоге: выпустив из клетки весьма опасную для России птичку – гласность, он уже вскоре понял, что совершил роковую для своей политики ошибку, ибо эта милая птичка ему же выклюет глаза и он потеряет все видимые ранее ориентиры. Не мог же он не знать, что гласность, являющаяся всего лишь эмбрионом подлинной свободы слова, не должна опережать вызревание других демократических институтов, а развитие только гласности неизбежно переключит стрелку перестройки с практических дел на словесную разнузданность; к тому же, не улучшая повседневную жизнь людей и одновременно разрешив легальное существование оппозиции, он, сам того не желая, день ото дня множил ряды своих активных противников.

Горбачев верил сам в нерушимость социалистической системы и наивно полагал, что той же веры придерживаются и его коллеги по руководству КПСС, в частности те, кто представлял в ЦК так называемые республиканские партийные элиты. Но те уже давно ни во что такое не верили, они лишь жаждали реальной, не подконтрольной Кремлю власти в своих вотчинах и делали все от них зависящее, чтобы кремлевские вожжи поослабли. Когда Горбачев понял какие дикие силы разбудил своей перестройкой, он стал всячески тормозить процесс, но тот уже «углýбился», а, набрав достаточную инерцию, в августе 1991 г. смел с исторической арены «руководящую и направляющую силу советского общества», а заодно и разогнал по своим национальным квартирам это самое общество.