Пастушок - Григорий Александрович Шепелев

Положив платочек на стол, князь довольно резко велел своим дочерям не городить вздор, а госпожа Янка строго предупредила Настю, что это было ещё не всё. Вернувшись к окну, княжны снова зашептались. Тут отроки доложили Владимиру Мономаху, что его хочет видеть патрикий Михаил Склир. Князь распорядился впустить, при этом дав знак двум богатырям немного посторониться. Те отошли от стола на пару шагов.

Патрикий был бледен, слегка даже суетлив от искреннего волнения и застёгнут не на все пуговицы, что вовсе считалось недопустимым. Но поклонился он безупречно, и все слова одобрения прозвучали из его уст с правильными нотками. Вслед за тем царедворец сразу перешёл к делу.

– Великий князь! – вскричал он, – я осознаю громадность беды, постигшей твою семью, и полностью разделяю твоё волнение. Но нельзя ли, мудрый архонт, остановить обыск в доме митрополита? Ради всего святого, скажи своим воеводам, что это просто немыслимо – подвергать главу русской церкви такому жуткому потрясению, да тем более поздней ночью! Прошу у тебя прощения, государь, за несвоевременность моего ходатайства, но у митрополита – больное сердце!

– Угу, – только и сказал Мономах. После этого он почти целую минуту молчал, меняя свечу. Затем, отирая пальцы платком Евпраксии, с удивлением оглядел Михаила с ног до макушки, будто впервые видел его.

– Патрикий, ты что-то путаешь! Обыска никакого нет. Я просто велел Ратмиру с Демьяном пройтись по митрополичьим владениям и проверить, не затаились ли там, втайне от святого митрополита и от тебя, какие-нибудь разбойники? Половцы, например? Ну, а если их уже след простыл, то узнать, что они там делали и когда оттуда исчезли!

– Я правильно понимаю, что речь идёт о мальчишках? – сразу спросил патрикий. Будучи человеком опытным, он не мог не предугадать заранее, каким будет его сегодняшний разговор с Мономахом ввиду сложившихся обстоятельств, вплоть до деталей. А князю, ясное дело, было не до того, чтобы расставлять тонкие силки. И он сказал сразу:

– Да, о мальчишках. Ты, разумеется, знаешь, что половчонок похитил мою племянницу. Так изволь объяснить, что делали половчата много недель подряд на митрополичьем подворье?

– О, гнусный, безбожный турок!

Михаил Склир столько репетировал эту реплику с жестом ужаса от внезапного озарения, что она ему опостылела. И теперь его подавляло чувство, что надоела она также и всем тем, кто слушал его сейчас. Но всё-таки нужно было продолжить чуть более твёрдым голосом, будто сразу взяв себя в руки. Патрикий так и продолжил:

– Великий князь! Клянусь, я не знал,что именно половецкий мальчик как-то причастен к исчезновению госпожи Евпраксии, у которой я имел честь просить снисхождения к нежным мукам моего сердца! Но вот теперь …

– Теперь отвечай, – прервал князь Владимир, делая над собой усилие, потому что ему совсем не хотелось слушать этого человека с бледным лицом, – какие дела были у тебя с половчатами?

– Бог свидетель, не у меня! Мой слуга Ахмед у них покупал лошадей! Потом он их, кажется, перепродавал кому-то. Да, я ему не мешал дружить с этими мальчишками и иметь от них какую-то выгоду, потому что он – мой верный слуга! Если бы не он, я уже сто раз был бы мёртв! Но я ведь не знал …

– И ты не догадывался о том, что лошади эти – краденые? – опять перебил Мономах, – разве ты глупец?

– Ахмед меня уверял, что они все – дикие, пойманные арканом в степи! Тебе ведь известно, великий князь, что кочевники, даже ещё маленькие, владеют арканом со сверхъестественным мастерством!

Игуменья Янка закрыла лицо руками. Её властительный брат стиснул кулаки.

– Мне это известно. Говори дальше.

– О, благородный архонт! Я не так давно стал подозревать, что мой глупый раб влюблён в госпожу Евпраксию! И теперь выходит, что я был прав. Этот необузданный человек распалился так, что даже посмел напасть на твоего воина, Даниила, ибо ему показалось, что госпожа Евпраксия благосклонна к этому юноше! Мне же он потом клялся, что, мол, отстаивал госпожу Евпраксию для меня. Я, дурак, поверил ему! Глупец! А два дня назад он исчез. Меня обмануло то, что он отлучался порой и раньше. Но на сей раз вместе с ним исчезли и все его половчата! А вот теперь исчезла и госпожа Евпраксия. О, всемилостивый Господь! Где были мои глаза? И где был мой разум? Разве мне было трудно не допустить всего этого?

Замолчав, патрикий провёл ладонью по лбу. На его щеках отчётливо проступили красные пятна. Все на него смотрели долго и пристально. Сестра князя не отрывала рук от лица. Но она глядела сквозь пальцы.

– У тебя всё? – поинтересовался князь.

– Да, больше мне сказать нечего, – был ответ с коротким смешком отчаяния, утолить которое, безусловно, могла лишь кровь, – остаётся действовать!

Мономах спокойно кивнул.

– Вот иди и действуй, патрикий. Но только знай, что от твоих действий будет зависеть многое.

Взгляд патрикия состоял только из огня, как и полагается человеку, который идёт на смерть. Низко поклонившись, Михаил вышел.

Игуменья Янка Всеволодовна тотчас опустила руки. Долго молчали. Сняв со свечи нагар, Мономах взглянул на Туку и Чудина.

– Вы что думаете, бояре?

Оба преважно зашевелились, будто проснувшись.

– Всё может быть, – пробормотал Тука. Чудин глубокомысленно подтвердил:

– Господь один знает, что на уме у всех этих нехристей, коих даже и покрестили! Нам, христианам, их разгадать мудрено!

– Я думаю, что он лжёт, – произнесла Янка, – кабы его турчин разгорелся к нашей Евпраксии лютой страстью, он бы её заграбастал сам, своими руками, а не руками какого-то половчонка! Тебе не кажется, братец?

– Возможно, ты и права, – проговорил князь, – а может быть, нет. Ведь такие люди, столкнувшись с увесистым кулаком, становятся осторожными! А у нашего Даниила – очень тяжёлые кулаки. Один лишь Вольга его одолеет в драке!

Услышав эти слова, Алёша Попович стиснул свои пудовые кулачищи. Сердце его молодецкое до краёв обидой наполнилось и неистово закипело праведным гневом.

– Князь! – вскричал он, – что стоило Даниилу взять да и придушить этого Ахмеда, когда он дрался с ним? А теперь вот из-за его глупой доброты страдаем мы все! И можем Евпраксию потерять!

– Да я бы на его месте этому идолищу поганому просто взял бы да оторвал башку! – присовокупил Михайло, – а Даниил ему оторвал золотые пуговицы! Загадочно, непонятно и удивительно поступил мой друг Даниил.

– С этим не поспоришь, – задумался Мономах. Однако же, спор мгновенно возник, притом весьма бурный. Сестра и две дочери князя с яростным целомудрием защищали бедного Даниила, а два боярина и два воина – без малейшей зависти, разумеется, а единственно только из ненасытности к справедливости, во всю глотку орали, что гусляра следует отправить на службу в Полоцк или в Плесков.

– Да вы обезумели! – рассердилась госпожа