Сговор остолопов - Джон Тул

Игнациус махал матери ручкой с кирпичного тротуара, а серьга его ловила лучи уличного фонаря.

— Игнациус, ну иди же ж суда, будь хорошим мальчиком, — взмолилась миссис Райлли.

— У меня уже голыва раскалываицца от свиста этого проклитущщего почтальёна, — громко пригрозила мисс Энни. — Я щас буквально через минуту полицаям позвоню.

— Игнациус! — взорвалась миссис Райлли, но уже было слишком поздно. Из-за угла появилось такси. Игнациус махнул ему как раз в тот момент, когда мать, позабыв о стыде и позоре изодранной ночнушки, выскочила на обочину. Игнациус захлопнул заднюю дверцу, едва не прищемив материнскую свекольную прическу, и рявкнул таксисту адрес. Он тыкал в руки матери абордажной саблей, приказывая водителю трогаться с места немедленно. Такси рвануло, из-под колес полетел мелкий гравий, больно жаля ноги миссис Райлли сквозь лохмотья сорочки из искусственного шелка. Еще какое-то мгновение она следила за красными габаритными фонарями удалявшейся машины, а потом бросилась назад в дом звонить Санте.

— На маскарад собрался, приятель? — спросил таксист, когда они свернули на проспект Св. Чарлза.

— Смотрите, куда едете, и отвечайте только когда к вам обращаются, — громыхнул Игнациус.

За оставшуюся поездку водитель не произнес больше ни слова, зато Игнациус громко репетировал свою речь на заднем сиденье, стуча о спинку переднего абордажной саблей, чтобы подчеркнуть значимость ключевых моментов.

На улице Св. Петра он вышел и первым делом услышал шум: невнятное, однако исступленное пение и смех доносились из трехэтажного оштукатуренного особняка. Какой-то зажиточный француз построил его в конце 1700-х годов, чтобы разместить в нем все свое хозяйство: жену, детей и старых дев— tantes[66]. Tantes хранились на чердаке вместе с иной избыточной и непривлекательной мебелью, а из двух крохотных слуховых окон они могли наблюдать ту небольшую порцию мира, которая, как они полагали, только и существовала за пределами их собственного monde[67] клеветнических сплетен, вышивки и циклических переборов четок. Однако рука профессионального декоратора изгнала всех духов французской буржуазии, которые еще могли населять толстые кирпичные стены особняка. Экстерьер был выкрашен в яркий канареечный цвет; газовые горелки в репродукциях латунных светильников, установленных по обе стороны подъездной дорожки, мягко мигали, и их янтарные язычки пламени дрожали, отражаясь в черной эмали ворот и ставень. На брусчатке под светильниками стояли старые кадки с плантаций, из которых тянули свои отточенные стилеты испанские юкки.

Игнациус остановился перед особняком и обозрел его с крайней неприязнью. Его изжелта-небесный взор осудил блистательный фасад. Нос его взбунтовался против весьма ощутимого запаха свежей эмали. Его уши съежились от этого бедлама пения, гогота и хихиканья, имевшего место за сдвинутыми ставнями из лакированной кожи.

Брюзгливо прочистив горло, он осмотрел три дверных звонка из желтой меди и три маленькие белые карточки над каждым:

Он ткнул пальцем в нижний и стал ждать. Неистовство за ставнями умерилось лишь ненамного. Где-то открылась дверь, и по дорожке к воротам подошел Дориан Грин.

— Ох, дорогуша ж вы мой, — произнес он, когда разглядел, кто стоит на тротуаре. — Ну куда же вы запропастились? Боюсь, что наш первый митинг немного выходит из-под контроля. Я безуспешно попробовал раз-другой призвать сборище к порядку, но чувства, очевидно, довольно-таки воспламенились.

— Я надеюсь, вы не совершили ничего, чтобы остудить их моральный дух, — сурово произнес Игнациус, нетерпеливо постукивая абордажной саблей по чугунным воротам. Несколько сердито он подметил, что Дориан идет к нему как-то нестойко; не этого он ожидал.

— О, какая тусовка! — воскликнул Дориан, отворяя ворота. — Все просто отвязываются как могут.

Дориан резво и несогласованно изобразил пантомимой происходящее.

— О, мой Бог! — произнес Игнациус. — Прекратите эту отвратительную непристойность.

— Несколько человек совершенно погубят себя после этого вечера. Наутро случится массовый исход в Мехико. Но Мехико ведь — такой дикий город.

— Я весьма надеюсь, что никто не попытался навязать сборищу никаких милитаристских резолюций.

— Ой, мамочки же ж, нет.

— Это успокоительно слышать. Одному Господу известно, с какой оппозицией нам придется столкнуться уже в самом начале. У нас может оказаться «пятая колонна». Что-то могло просочиться в военно-промышленный комплекс нации и, собственно говоря, всего мира.

— Ну пойдемте же, Цыганская Царица, заходите.

Шагая по дорожке, Игнациус сказал:

— Этот особняк отвратно вычурен. — Он взглянул на пастельные светильники, таившиеся за пальмами вдоль стен. — Кто несет ответственность за этот архитектурный аборт?

— Я, разумеется, Мадьярская Дева. Я — владелец здания.

— Мне следовало догадаться. Могу я осведомиться, откуда поступают деньги на содержание этой вашей декадентской причуды?

— От моей дражайшей семьи, засевшей в овсах, — вздохнул Дориан. — Они шлют мне крупные чеки каждый месяц. Взамен я просто гарантирую им, что буду держаться подальше от Небраски. Я покинул ее, как вы понимаете, под пологом несколько сгустившихся туч. Вся эта пшеница, эти бескрайние просторы равнин. Даже не могу вам передать, насколько все это меня угнетало. Если кто и романтизировал это, так только Грант Вуд[68]. Я съездил на Восток поучиться в колледже, а потом приехал сюда. О, Новый Орлеан — это такая свобода.

— Ну, по крайней мере, у нас есть штаб-квартира для нашего путча. Однако, увидев место воочию, я бы все же предпочел, чтобы вы арендовали зал «Американского Легиона» или что-либо еще, равно уместное. Этот дом больше похож на декорацию для какой-то извращенной деятельности, вроде танцев с чаепитием или вечеринки в саду.

— А вы знаете, что национальный журнал по интерьерам и домоводству хочет опубликовать цветной разворот об этом здании? — спросил Дориан.

— Если бы вы обладали хоть каким-то здравым смыслом, то осознали бы, что это — крайняя степень оскорбления, — фыркнул Игнациус.

— О, Девушка с Золотой Серьгой, вы просто сводите меня с ума. Смотрите, дверь вот здесь.

— Секундочку, — опасливо произнес Игнациус. — Что это за ужасный шум? Похоже, кого-то приносят в жертву.

Они остановились в пастельном свете подъездной дорожки и прислушались. Где-то во внутреннем дворике человеческий голос призывал на помощь.

— Ой, мамочки, что они сейчас творят? — Голос Дориана звучал нетерпеливо. — Вот дурашки. Никогда себя вести не умеют.

— Я бы предложил нам провести расследование, — заговорщически прошептал Игнациус. — Одержимый военный офицер мог прокрасться на собрание инкогнито и теперь выпытывает все наши секреты из какого-нибудь преданного члена партии посредством пыток. Солдафоны до мозга костей ни перед чем не остановятся. Там может оказаться даже иностранный агент.

— Ой, как весело! — взвизгнул Дориан.

Они с Игнациусом ввалились во дворик, спотыкаясь и ковыляя. Этот кто-то звал на помощь со стороны помещений для черной прислуги. Дверь туда была приотворена, но Игнациус все равно кинулся на нее всей тушей, расколотив несколько стеклянных панелей.

— О, мой Бог! — возопил он, увидев то, что оказалось перед ним. — Они нанесли удар!

Перед ним, в кандалах и прикованный к стене, извивался маленький морячок. Это был Тимми.

— Вы видите, что вы сделали с моей дверью? — допытывался из-за спины Игнациуса Дориан.

— Враг среди нас, — неистово вещал тем временем Игнациус. — Кто проболтался? Скажите мне. Кто-то напал на наш след.

— Ой, выпустите ж меня отсюда, — выл морячок. — Тут ужасно темно.

— Ах ты, дурачок, — сплюнул на него Дориан. — Кто тебя здесь приковал?

— Этот кошмарный Билли с Раулем. Они такие ужасные, эти двое. Привели меня сюда показать, как ты заново оформил интерьер рабских квартир, а я опомниться не успел, как они меня сунули в эти грязные цепи и убежали обратно к гостям.

Морячок полязгал цепями.

— Я только что сделал тут ремонт, — сказал Дориан Игнациусу. — О, моя дверь.

— Где эти агенты сейчас? — потребовал Игнациус. Отстегивая абордажную саблю и размахивая ею. — Мы должны задержать их, пока они не покинули это здание.

— Вытащите меня отсюда, пожалуйста. Я не выношу темноты.

— Это ты виноват, что мне дверь поломали, — прошипел окончательно рехнувшемуся мореходу Дориан. — Доигрался в игрушки с этими двумя курвами сверху.