Серая Женщина - Элизабет Гаскелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эстер нежно сжала руку племянницы, и обе женщины объединились в сочувственном сопротивлении любому обвинению в адрес дорогого бродяги. А Найтен лишь ворчливо возразил:
– Ну, девочка, не расстраивайся так. Что сделано, то сделано. Хуже всего то, что сделано моими руками. Мне зачем-то потребовалось вырастить парня джентльменом. И вот теперь приходится за это платить.
– Дорогой дядюшка! Уверена, что он не потратит много денег. А я постараюсь вести хозяйство как можно экономнее.
– Девочка! – торжественно провозгласил Найтен. – Я говорил не о деньгах, а о сердечной боли и душевных страданиях. Лондон – это место, где правит не только король Георг, но и сам дьявол, и мой мальчик сможет не раз угодить в его когти. Не знаю, как он себя поведет, столкнувшись с глазу на глаз с властителем преисподней.
– Не позволяй ему уезжать, отец! – попросила Эстер, впервые занимая столь решительную позицию. До этого момента она думала лишь о собственном горе расставания с сыном. – Если так думаешь, то лучше оставь его здесь, под нашим надзором.
– Нет, – покачал головой Найтен. – Это время прошло. Никто из нас не знает, где он сейчас, хотя лишь час назад ушел из дому. Он уже вырос из ходунков и запертой двери детской.
– Ах, если бы сынок снова стал малышом и лежал у меня на коленях! – вздохнула Эстер. – Печален был тот день, когда отняла его от груди, и с тех пор каждый шаг к взрослению давался нелегко.
– Нет, дорогая, не говори так! – возразил муж. – Лучше благодари Бога за то, что твой сын вырос до пяти футов одиннадцати дюймов – и это без ботинок. К тому же никогда ничем не болел. Не станем обижаться на него за отъезд. Правда, Бесс, девочка моя? Через год или чуть позже вернется и устроится в тихом городе с молодой женушкой, которая сейчас сидит возле меня. Ну а нам, старикам, придется продать ферму и купить домик где-нибудь неподалеку от адвоката Бенджамина Хантройда.
Такими словами добрый Найтен старался успокоить своих женщин, хотя у самого на сердце было тяжело. Этой ночью он уснул позже всех: терзали дурные предчувствия.
«Я неправильно воспитывал сына, о чем горько сожалею, – думал отец, до зари лежа без сна. – Что-то с ним не так: иначе, говоря о нем, люди не смотрели бы на меня с такой откровенной жалостью. Понимаю, что значат эти взгляды, хотя слишком горд, чтобы признаться. Да и Лоусон тоже, когда я спросил его, как учится мой парень и что за юрист из него выйдет, опускал взгляд. Да помилует Господь нас с Эстер, если мальчик уедет! Да помилует Господь! Но, может быть, это бессонница наводит такой страх. Наверное, в его возрасте, имея деньги, я тоже тратил бы их быстро и ловко, но мне приходилось зарабатывать тяжким трудом, вот в чем разница. Что же! Как было не разбаловать единственного и позднего ребенка, которого мы с женой так долго ждали?»
Следующим утром Найтен запряг Могги и поехал в Хайминстер, чтобы встретиться с мистером Лоусоном. Каждый, кто видел его выезжающим со двора, поразился бы изменению во внешности во время возвращения. Путешествие продолжительностью в день не могло настолько истощить мужчину его лет. Он едва держал поводья: каждое движение лошадиной головы почти вырывало их из рук. Низко склонившись, он будто рассматривал что-то невидимое, но возле дома сделал над собой усилие и выпрямился.
«Не стоит их огорчать, – подумал Найтен. – Парни есть парни. Однако я не думал, что мой вырастет таким бестолковым. Что же! Может быть, в Лондоне чему-то научится. В любом случае лучше убрать его подальше от таких дурных ребят, как Уилл Хокер и другие. Это они сбили мальчика с пути. Ведь прежде он был хорошим. Да, хорошим».
Приехав домой, где его встретили Эстер и Бесси и обе протянули руки, чтобы помочь снять пальто, Найтен на время забыл о неприятностях.
– Ну-ну, девочки! Дайте человеку хотя бы самому раздеться! Осторожнее, Бесси, чуть тебя не задел!
Он продолжал без умолку говорить, стараясь отвлечь их от темы, о которой все трое неотрывно думали, но отвлечь надолго не удалось, и вскоре, отвечая на вопросы жены, Найтен поведал куда больше, чем собирался, и вполне достаточно, чтобы глубоко огорчить своих слушательниц. И все же о худшем крепкий старик умолчал.
На следующий день Бенджамин на неделю-другую приехал домой перед путешествием в Лондон. Отец держал сына на расстоянии и обращался с ним сдержанно и серьезно. Бесси, поначалу не скрыв гнева и наговорив немало обидных слов, вскоре раскаялась, а затем расстроилась из-за того, что дядюшка так холоден с кузеном, который скоро уедет. Тетушка нервно суетилась по хозяйству, словно боялась задуматься о прошлом или будущем. Только раз-другой, подойдя сзади к сидевшему сыну, неожиданно склонилась, поцеловала в щеку и погладила по волосам. Потом, спустя много лет, Бесси вспомнила, как однажды Бенджамин раздраженно отстранился и пробормотал слова, которые тетушка, к счастью, не услышала в отличие от нее: «Неужели нельзя оставить меня в покое?»
К кузине Бесси Бенджамин относился достаточно любезно. Вряд ли какое-то другое слово точно передаст его манеру: она не была ни теплой, ни нежной, ни родственной, но подразумевала грубоватую вежливость к молодой хорошенькой женщине. Этой вежливости не хватало во властном и ворчливом обращении с матерью и угрюмом молчании с отцом. Раз-другой Бенджамин даже отважился сделать Бесси комплимент по поводу ее внешности.
– Неужели мои глаза настолько изменились с тех пор, как ты видел их в последний раз, чтобы так о них говорить? – изумленно спросила девушка. – Лучше бы помог матушке, когда та в сумерках уронила вязальную спицу и не смогла найти.
Бесси вспоминала комплимент собственным глазам еще долго после того, как Бенджамин его сделал и даже успел забыть их цвет. Оставшись одна, не раз снимала со стены небольшое овальное зеркало, всматривалась в глаза и бормотала:
– Какие красивые мягкие серые глаза! Какие красивые мягкие серые глаза! – А потом внезапно покрывалась нежным румянцем, смеялась и вешала зеркало на место.
После отъезда Бенджамина в далекий неведомый Лондон Бесси старалась не вспоминать о том, что противоречило ее пониманию сыновних чувств и сыновнего долга перед родителями. Ей пришлось забыть многое из того, что приходило на ум.
