Сочинение на вольную тему - Анатолий Кудравец

— Ничего не надо говорить. Взять и выгнать из школы.

— Выгнать! Как это все просто. А план всеобуча? И снова, допустим, мы его выгнали. Он же все равно на работу никуда не пойдет.

— Почему не пойдет?

— Ты, Иван, как маленький. Разве ж отец отдаст его куда-нибудь?.. Как бы не так! Я уже говорил отцу, и не один раз. «Что ты, Амельянович, он же еще совсем дитя, ему ж только четырнадцать годков…» А дитя это уже выше отца, и отцовы ботинки ему на ноги не лезут…

— Я, Амельянович, тоже думаю, что это мудро — приучать детей к работе, — вмешался в разговор Вавила. — Нечего до двадцати лет по улице собак гонять. Пускай человек делает что-то полезное. Я гляжу на своего младшего. Тоже места себе не находил — ни дома, ни в школе. И двойки начал приносить. Я и ремнем учил — думаешь, помогло?.. А начали в школе изучать трактор — как подменили мальца. Книжек разных нанес, винтов, гаек, карбюратор приволок, сидит, ковыряется… Остановился позавчера у двора Петя Косачев… Слез с трактора, мотор не глушил. Мы как раз с хлопцем дрова пилили. «Дай, говорит, дяденька, прокатиться». — «Прокатись…» Разве ему машины жаль? Сел и поехал, потом развернулся, пригнал назад. Дети теперь ушлые пошли. Не то что мы, до пятнадцати лет без штанов бегали. Тут им все: и радио, и телевизор, и хоккей, и шмакей. И к ним надо подстраиваться. — Вавила передохнул, глянул на Ивана, потом на Ивана Емельяновича. Ему нравилось, что его внимательно слушают. — Я возьму снова же младшего. Он, как председатель наш Гаврилович, не может слышать запаха водки. Захотим когда мы с жинкой выпить… Есть на что, слава богу, — и я зарабатываю, и она доярка. Раньше, как увидит, что собираемся выпить, поднимается из-за стола — и за дверь. Ну один раз, два — и как-то неловко нам стало. Он молодой, только жить начинает, ему учиться надо… И мы исхитрились, — Вавила засмеялся. — Исхитрились, как только появится охота выпить, идем в истопку… Там у меня чисто, и полок как столик, и окно большое, и закуска близко. Выпьем там, и все. А он пускай учит свои трактора. А батька наш прятался ли когда от сына своего? Да он ремень снял бы да так отучил. И снова же, посудите… Почему бы и не выпить чарку, когда можно. Все равно два века жить не будешь и бог на могиле свечку не поставит. Я так, Амельянович, думаю, что ни водку пить, ни баб любить никто по своей охоте не бросает… А?

— По своей охоте или не по своей… По-твоему выходит, что без алкоголя нет никакой жизни, — улыбнулся Иван Емельянович.

— Почему нет. Есть. Всякие люди живут. Один по солененькому сохнет, другой — по сладкому… А вообще, Амельянович, давай кончать эти теории. А то встретили свежего человека и зауздали его на целый вечер… Это ведь молодежь… Ей, может, хочется чего-нибудь другого. — И, уткнув губы Ивану в ухо, дыша густым водочным перегаром, Вавила зашептал: — Чего ты сидишь тут? Или тебе другой работы нет? Музыка, танцы. Шел бы да прижал девку какую. Я в твои годы подметки на ходу отрывал. Во, хоть бы Нону мою… Разве плохая девка? Я знаю, и ты ей нравишься…

— Ну что вы! — Иван сразу не нашелся что сказать.

— Ты не гляди, что она танцует с Потаповым, — по-своему понял Иваново замешательство Вавила. — Я шепну ей, и она в момент отошьет его.

Иван сморщился, заерзал, стараясь отодвинуться подальше от Вавилы. Но не смог: не пускал сидящий рядом Иван Емельянович.

— Я ведь не слепой, Левонович, я сам прикидываю. Хлопец ты в тех годах, когда самое время подумать про семью. Квартирка у тебя есть… Пускай одна комнатка, но для начала хватит… Пока то да се, можно и о машине подумать. Не гляди, что я живу в деревне, но кое-что кумекаю и кое-какие деньжата имею. Колеса на три могу хоть сегодня дать… Еще одно — и «Москвичок» готов.

— Я думаю, на нем будет кому ездить… — Иван поднялся.

— Диво, что будет, — поднялся и Вавила. — Все ж как ни бери, четыре ноги… Подумай об этом. — Вавила стоял, широко расставив толстые кривоватые ноги. Иван глянул вниз на его огромные — не сорок ли шестого размера? — сапоги с широкими голенищами, и ему стало смешно. Ему показалось, что Вавила и в самом деле стоит не на ногах, а на колесах…

— Хорошо, подумаю, — ответил он весело и пошел к двери.

Он снова сидел на лавочке, снова курил. Веры все не было. Кто-то вышел из клуба и через улицу направился к лавочке. Это была Нона. «Видимо, отец послал следом», — со злостью подумал Иван.

— О чем вы с отцом разговаривали? — спросила Нона сразу, присев рядом с Иваном. Она тяжело дышала, и голос ее дрожал.

— Да так, разное… Ты же знаешь мужчин, — Иван не знал, что говорить. Он не ожидал такого поворота.

— Нет, ты скажи, что он тебе говорил? Что он плел тебе? Молчишь? — В ее голосе были и злость, и отчаянье, и решимость. Она говорила поспешно, глотая окончания слов. — Можешь молчать… Я и сама знаю… Сватал меня, да? Сватал? Ну скажи, сватал? — Нона схватила Ивана за руку, потянула к себе, стараясь заглянуть ему в лицо… — Сватал?

— Да нет, что ты выдумываешь… Какие сваты…

Нона отпустила Иванову руку и вдруг заплакала, уткнувшись лицом в колени, но сейчас же выпрямилась, вытерла глаза.

— Я знаю, ты мне можешь ничего не говорить… Как только встретит нового человека, сразу тянет в хату. Жениха мне ищет… Торгует, как телкой. Стыдно людям в глаза смотреть. Ну я ему наторгую…

— Напрасно ты так на него. Ни о чем таком мы не говорили… — начал Иван, чувствуя, что она все равно ему не верит. — И ты не принимай так близко к сердцу, не переживай. Старые — они как малые…

Нона немного успокоилась, но поверить ему — нет, не поверила.

IX

Он увидел Веру сразу, как только она вошла, и сразу поднялся ей навстречу.

— Где ты так долго была? — спросил Иван, чувствуя, что ему тяжело стало дышать…

— Управлялась по хозяйству, — ответила она просто, словно он и не ожидал ее здесь весь вечер, и начала развязывать платок, потом сняла пальто. — Они же поехали в Долгий Лог, а я и гостья, и хозяйка.

Он взял из ее рук пальто, повесил на вешалку.

Она была пострижена под мальчика, и эта прическа молодила ее, приятно округляя продолговатое лицо… Шерстяной вязаный костюм ладно обтягивал фигуру.

— Ты хочешь танцевать? — спросил он, подавая ей свою расческу.

— Я миллион лет не танцевала, — ответила она и улыбнулась. По ее напряженному голосу он догадался, что и она волнуется.

Он знал, что все в клубе смотрят на них, ловят каждое их слово, замечают каждое их движение и завтра, и послезавтра, и много дней спустя будут обговаривать все это, оценивать, прикидывать и так и этак, но все это его совсем не интересовало. «Как она переменилась. Я совсем не знаю ее», — подумал он, а вслух спросил:

— Что попросить?

— Вальс… Я миллион лет не танцевала вальс…

Почему-то ему не понравились эти ее «миллион лет». Что-то фальшивое и легкое, как подделка, слышалось в этих словах. Это были не ее слова, и это была не она. Однако Иван подошел к Василю, попросил поставить пластинку.

— Твоя шедевра? — отрывистым басом спросил Василь.

— Разве ты ее не знаешь? Это же Петрова Вера… — недовольно ответил Иван.

— Петрова, Петрова, — передразнил Василь. — Я спрашиваю: вместе приехали? Или каждый по себе?

— Каждый по себе.

— Но отсюда поедете вместе? — Василь шутил, глаза его хитро щурились, и сердиться на него не хотелось. Да и за что сердиться? Иван тоже улыбнулся:

— Не знаю, хотя все может быть…

— Ты можешь не знать, а я знаю. Никуда ты уже не денешься, — сопел Василь, перебирая стопку пластинок. — Иди к ней, а то хлопцы уведут, — он кивнул на Игоря и Леню. — Эти долго гадать не станут.

Иван пошел к Вере.

В динамике что-то зашумело, зашипело, и, словно звоны, ударили первые звуки очень знакомого старинного вальса. Они пошли танцевать. Закружились, замелькали люди, поплыли стены, и сам Иван поплыл, словно по реке, на быстрине… Он видел Верины глаза, видел аккуратненькую круглую прическу, ощущал пальцами кругленькие маленькие пуговки у нее на спине под костюмом, ему было хорошо, и все же он чувствовал какую-то неудовлетворенность, какую-то фальшивость своего положения. Что это было так, подтвердила и Вера. Она вдруг сказала:

— Взгляни, как Нона на нас смотрит. — И снова сказала это неестественно игривым голосом.

— Это тебе кажется, — сухо ответил Иван.

— Нет, ты взгляни… И на Вавилу. — Вера не заметила его сухого тона. Или не хотела замечать? Нет, не заметила.

— Это тебе кажется, — повторил Иван.

— Он готов нас съесть.

— А ты боишься? — Ему вдруг захотелось сделать ей больно.

— Мне нечего бояться, — голос ее стал тише. Она попробовала улыбнуться — ничего не вышло, лишь в уголках губ, словно мотыльки, тревожно задрожали морщинки. Она нахмурила брови. — Я боялась только одного — чтобы тебя не украли…