На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

 Он провел Лью в комнату поменьше, в которой висел сияющий земной глобус, немного ниже уровня глаз, на прикрепленной к потолку тонкой стальной цепочке, в окружении эфира табачного дыма, домашней пыли, древних бумаг и книжных переплетов, человеческого дыхания... . Ренфрю взял земной шар двумя руками, словно бокал для бренди, и начал неторопливо его вертеть, словно взвешивая аргумент, который он собирался выдвинуть. За окнами светоносный дождь омывал землю.

 — Вот, учитывая, что Северный полюс в центре, представим для наглядности, что вокруг него твердь, какой-то неизвестный элемент, по которому нельзя не то что пройти, а даже проехать на тяжелой технике  — арктический лед, замороженная тайга, видите, всё это составляет одну огромную массу, не так ли? Евразия, Африка, Америка. А в ее сердце  — Внутренняя Азия. Следовательно, возьмите под контроль Внутреннюю Азию, и вы будете контролировать планету.

 —  А как насчет того другого полушария?

   — А, этого?  — Ренфрю перевернул глобус и с презрением щелкнул по нему.  — Южная Америка? Едва ли это что-то большее, чем придаток к Северной Америке. Или к Банку Англии, если хотите. Австралия? Кенгуру, один-два игрока в крикет, возможно, заметного таланта, что еще?

Его мелкие черты дрожали в темном свете дня.

 —  Верфнер, черт бы его побрал, смекалистый, но unheimlich, беспокойный, он одержим железными дорогами  — конечно, история проистекает из географии, но для него главная география планеты  — это рельсы, повинующиеся своей собственной необходимости, соединения, места избранные и обойденные стороной, узлы и ответвления от них, уровни грунта возможные и невозможные, взаимосвязи с помощью каналов, пересечения туннелями и мостами уже существующими и возможными в будущем, капитальный материал, а также потоки власти, выраженные, например, в масштабных передвижениях войск, сейчас и в будущем, он именует себя пророком Eisenbahntüchtigkeit, Железнодорожной эффективности, повсеместного приспособления к сети важных точек, каждая из которых воспринимается как коэффициент в неписаном уравнении планеты...

Он читал лекцию. Лью закурил новую сигару и облокотился на спинку кресла.

  — Приятный визит?  — Коген поинтересовался немного бесцеремонно, словно собирался объяснить розыгрыш.

    — Он предложил мне работу.

   — Отлично!

Лью кратко охарактеризовал Джентльмена Бомбиста, с которым Коген, как все на Британских островах, кроме Лью, уже был тесно знаком.

  — Не делает ли это меня двойным агентом? Должен ли я начать носить фальшивый нос или что-нибудь в таком роде?

 —  У Ренфрю может не быть никаких иллюзий относительно твоих связей с И. П. Н. Т. Сейчас он уже составляет на тебя полное досье.

   — Тогда...

  —  Он думает, что сможет тебя использовать.

  —  Так же, как ваши парни.

   — Но мы чисты сердцем, знаете ли.

 Это мог быть побочный эффект злоупотребления Цикломитом, но Лью мог бы поклясться, что слышит смех невидимых людей и аплодисменты.

 Если смотреть на город сверху, поле колоколов превращалось в цветок, когда мальчики пикировали на Мурано, над широкими дымоходами из красной глины размером с дымовую трубу корабля, известные как fumaioli, по словам местного проводника Дзанни. «Очень опасно, искры, они могут взорвать аэростат»,  — капли пота разлетались с его лица в разные стороны, словно они были с автономным приводом. Комично взволнованный, но добродушный итальянец пришел на борт рано утром, после того, как мальчики получили необходимые разъяснения отделения «Друзей Удачи» в Пьяченце, известного в родной Италии как «Gli Amici dell'Azzardo». «Беспокойство» встало на верфь, мальчикам предоставили во временное пользование итальянский аэростат аналогичного класса, полужесткую Seccatura («Неприятность»).

Со своих постов мальчики рассматривали остров-город Венецию, простиравшийся внизу, выглядевший, как своя собственная карта, напечатанная старинной сепией, при естественном освещении на расстоянии создавалось впечатление руин разорения и скорби, но вблизи это впечатление скрашивала кровельная черепица несколько более оптимистичного красного цвета.

 — Словно огромный ржавый амулет,  — восхищался мистер Заднелет,  — упавший с шеи полубога, его чары окутывают Адриатику...

  — Ну, значит,  — пробурчал Линдси Ноузворт,  — нам нужно высадить тебя прямо сейчас, чтобы ты мог его потереть, или что там делают знатоки амулетов.

  — Вот, Линдси, потри это,  — предложил Дерби Сосунок со своего места у панели управления. Рядом с ним Майлз Бланделл пристально всматривался в шкалу различных приборов, повторяя вслух с каким-то вялым восторгом:

 — Итальянская цифра, похожая на ноль, такая же, как наш собственный американский «ноль». Единица, которая выглядит как единица  — это «единица». Единица, которая выглядит как двойка...

   — Хватит, кретин!  — рявкнул Дерби.  — Мы уловили суть!

Майлз повернулся к нему, сияя от счастья, его ноздри чувствовали двусмысленный запах расплавленного стекла, поднимавшийся от находившегося внизу вомитория, который ему одному из всех членов экипажа казался приятным:

 — Слушайте.

Где-то в бледном тумане внизу слышался голос гондольера, певшего о своей любви  — не к какой-нибудь кудрявой девушке ragazza, а к своей черной, как смоль, гондоле, в которой он сейчас греб, словно пребывая в трансе.

 — Слышите это?  — слёзы катились по выпуклостям лица Майлза.  — Как песня движется в миноре, а затем в каждом припеве переходит в мажор? Эти пикардийские терции!

Сослуживцы по воздушному судну посмотрели на Майлза, потом друг на друга, потом дружно пожали плечами, что для них уже стало привычным, и вернулись к службе.

 — Там,  — сказал Рэндольф.  — Там Лидо. Давайте посмотрим на карту...

Приближаясь к песчаному бару, отделявшему Венецианскую лагуну от открытого Адриатического моря, они снизились на несколько десятков футов (или на квоту, quota, как обозначили это итальянские приборы), и вскоре уже разыскивали так называемые Terre Perse, или Потерянные Земли. С древних времен многочисленные заселенные людьми острова утонули в волнах, сформировав солидное подводное скопление церквей, магазинов, таверн и палаццо для колючих костей и непостижимых исканий многих поколений венецианских мертвецов.

 — На восток от Сант-Адриано  — вот! Видите? Если я не ошибаюсь, джентльмены, Isola degli Specchi или Остров Зеркал собственной персоной!

 — Простите, Профессор,  — сказал Линдси, озадаченно нахмурив брови,  — внизу нет ничего, кроме открытых вод.

 — Попытайтесь посмотреть сквозь поверхность,  — посоветовал ветеран аэронавтики.  — Готов поспорить, что Бланделл увидит, разве не видишь, Бланделл.

 —  Сегодня что-то изменилось,  — усмехнулся Дерби Сосунок.  — Зеркальная поверхность под водой. Как, предполагается, мы должны выполнить эту миссию?

 —  С нашей обычной грацией,  — устало ответил командир воздушного судна.  — Мистер Заднелет, следите за своими объективами, нам понадобится столько эстампов этого маленького завода, stabilimento, сколько вы сможете для нас сделать.

 —  Снимки пустого моря, ух ты!  — раздраженный талисман покрутил пальцем у виска.  — Старик наконец-то спятил!

 —  В кои-то веки не могу не согласиться с Сосунком,  — хмуро добавил Линдси Ноузворт, словно про себя,  — хотя, наверное, в менее узких клинических терминах.

  — Лучи, парни, лучи,  — хихикнул Офицер по вопросам науки Заднелет, настраивая приборы для фотографирования,  — чудеса нашего века, и, будьте уверены, все они знакомы со спектром этого легендарного итальянского солнечного света. Давайте подождем возвращения в проявочную, и тогда вы увидите, клянусь Гарибальди, то, что должны увидеть.

 —  Ehi, sugo!  — закричал Дзанни от штурвала, привлекая внимание Рэндольфа к мерцающему призраку вдали от правого борта.

 Рэндольф схватил бинокль со штурманского стола:

 — Тьфу, пропасть, парни, или это самая большая в мире летающая луковица, или снова старушка «Большая Игра» летит в город, планируя приобщиться к итальянской культуре, несомненно.