Одержимость - Наталия Рощина

– У вас золотой характер! – подчеркивает домработница то ли от желания угодить Маше, то ли считая так на самом деле. Собственно, ее никто не просит давать оценок. Особенно когда Маше приходит в голову отчаянная мысль, что больше всего страдают именно женщины с золотым характером.

Неподалеку – соседний дом. За столько лет, что Маша живет здесь, они общаются исключительно официально, остановившись на стадии взаимной вежливости. Это обычные приветствия и дежурные вопросы, на которые можно ответить милой улыбкой. Слова никому не нужны. Маше обидно, что за столько лет она так и не смогла завести дружбу с соседями. Долгое время ее это беспокоило. Она сказала об этом Андрону, а он в ответ лишь рассмеялся, объяснив, что не для того строят дома за городом, отгораживаются заборами, чтобы вдруг впускать в свою жизнь случайных людей.

– Чем меньше будут знать о нашей жизни, тем лучше для нас, – заключил он.

Одиночество окружило Машу высоким забором, словно непроходимыми зарослями терновника. Изменить что-либо не в ее силах. Она живет по правилам мира, в который ввел ее Андрон. Только в нем нет ни лучшей подруги, ни самой что ни есть обыкновенной. Подруги остались в прошлом, где она выживала по своим правилам. Потом появился Некрасов, и все изменилось. Поначалу перемены ее радовали, вызывали восхищение, робость, трепет. Со временем все свелось лишь к ее невероятной привязанности к Андрону, к полной зависимости от его настроения. Маше было этого достаточно. Андрон спешил к ней с работы, и это было самым важным. Теперь она постоянно одна. Лавина дел, которой прикрывается Андрон, – отговорка. Раньше во всех самых сложных, критических ситуациях он находил время для нее.

Не с кем Маше поговорить о том, что творится у нее на душе. Некому ее пожалеть, утешить, дать совет. Ни равнодушным соседям, ни бывшим подружкам, связь с которыми она поначалу старалась поддерживать, а потом все как-то сошло на «нет». Даже по телефону позвонить некому. Маша закрыла глаза, по щекам потекли слезы. Вот до чего она докатилась. Вся ее жизнь сосредоточена в одном-единственном имени – Андрон. Он – воздух, которым она дышит, он – живительная влага, он – любовь и надежда. Он – все! Короткое, безжалостное слово. Но скоро, очень скоро у нее ничего от него не останется…

Она не выдержит правды. Ни возражать, ни оправдываться она не сможет. Она молча примет убийственную новость и постарается выглядеть достойно. Это означает – не рыдать, не умолять, не ставить условий. Истерикой она ничего не добьется, только ускорит разрыв. Ей не нужно ждать откровенного разговора, чтобы понять это. Она чувствует сердцем.

Обняв подушку Андрона, Маша легла. Поджав губы, смотрела в темноту. Взгляд ее был таким, словно она видела что-то доступное только ей. Наконец швырнула подушку на пол. Откинулась на спину и подумала, что было бы здорово вот сейчас, именно сейчас умереть от сердечного приступа. Такого, чтобы не мучиться. Мгновение – и ты переходишь в иной мир. Конечно, хотелось бы стать свидетельницей реакции Некрасова на произошедшее. Она все отдала бы за то, чтобы увидеть его запоздалые слезы раскаяния.

Повернувшись на бок, Маша поджала колени. Она готова распрощаться с этим миром, если в нем больше не осталось места для ее любви. Это открытие поразило своей безрассудностью. И все же мысль о возможной скоропостижной смерти невероятным образом успокоила ее.

Через несколько минут она уже спала и не слышала, как вернулся Некрасов. Маша спала крепко, а Андрон не хотел ее тревожить. Он лишь бросил удивленный взгляд на подушку, валяющуюся на полу, и отправился спать в кабинет. Правда, в отличие от Маши, ему еще долго не удавалось уснуть. Стоило закрыть глаза, как память возвращала его в прошедший вечер, безумный вечер, полный любви. Теперь любовь ассоциировалась у Андрона лишь с одной женщиной по имени Майя.

– Мам, ты меня позоришь! – Марков отчитывал мать, понимая, что все равно она будет поступать по-своему.

Сколько бы он ни помогал, как бы ни старался удержать мать дома, заставить ее отдыхать было невозможно. Елена Петровна попросту не умела этого делать. Теперь, когда муж умер, она жила в отремонтированной квартире, радовалась успехам сына и тайком от него устроилась консьержкой в соседнем доме. Но как известно, все тайное рано или поздно становится явным.

– Мам, если мало денег, ты только скажи. Нет, ничего не говори. Я буду давать больше без всяких объяснений.

– Ну, что ты, сынок. Мне не нужно больше.

Она не хотела чувствовать себя обузой. Она привыкла работать, содержать себя, рассчитывать каждую копейку, а вот теперь уже сама себе не хозяйка. Ленька обеспечивает ее всем необходимым, она скоро разучится экономить – незачем. Сначала Елена Петровна радовалась, а потом придумала, что в этой бездумной расточительности заключается ее самая большая проблема. Тогда и решила снова начать работать.

– Интересно, сколько ты получаешь в месяц? – не унимался Леонид. – Может быть, тебе нравится само слово консьержка?

– Зарплата и название… Это не имеет значения.

– Еще как имеет!

– Мне скучно сидеть дома! – Елена Петровна ответила таким же тоном. – Были бы внуки, ну, тогда я понимаю. Но ведь ты решил меня не баловать. Живешь бобылем и думаешь, что я радуюсь, глядя на тебя?

– Думал, что радуешься…

– Ага. У других детишки, семья, а у тебя?

– У меня есть то, чего нет у девяноста процентов тех, кого ты приводишь в пример.

– Что же это? – уперев руки в бока, поинтересовалась Елена Петровна.

– Материальное благополучие.

– Одно другому не мешает, и между прочим, у некоторых так и есть! – Она знала, что это удар ниже пояса, но больше молчать не могла.

Леонид позеленел от злости, кулаки сжал.

– Ты кого имеешь в виду? Не Егора, случайно?

– А хоть бы и его. У дружка твоего и жена, и сын, и это твое материальное благополучие – все было. А ты чего ждешь?

– Было – улавливаешь? – злорадно произнес Марков.

– У него хоть было, а у тебя и не намечается.

– Остановись, мам.

– И балерина эта бесталанная к тебе не вернется. Оттуда, – она подняла указательный палец, – не возвращаются. Так что давно пора посмотреть по сторонам. Сколько лет уж прошло, а ты все никак не успокоишься. Хороших девушек много. Глаза-то разуй!

– Ты замолчишь, наконец?! – громыхнул Марков.

У Елены Петровны подогнулись колени. Она резко плюхнулась на диван, уставившись на сына испуганными глазами. Он напомнил ей мужа. Пьяные выкрики Игната, за которыми могли последовать побои, унижения – их не забыть никогда. Сжавшись, Елена Петровна ждала продолжения.