Дорога воспоминаний. Сборник научно-фантастических произведений - Хюберт Лампо

— Да, я верю в это и сейчас — больше, чем когда-либо.

— Несмотря на твои ошибки?

— Несмотря на мои ошибки… Видишь ли, когда я писал мою книгу, я всё ещё исходил из совершенно ложной предпосылки. Но вывод остаётся правильным. Я знаю. Ты в это не веришь?

— Нет, отец, я верю в это. Я прочёл твою книгу три года назад. Это тот экземпляр, который ты прислал маме. На нём есть надпись.

— Да, на нём есть надпись… «Элен, замкнутой улыбке из плоти, — разглагольствования о каменной улыбке, которая обещает нам другие улыбки из плоти — открытые». Несколько напыщенно. Я всегда любил громкие фразы. Это один из моих пороков.

— Твоя книга прекрасна. Она мне очень поправилась. И маме она тоже очень понравилась. Несмотря на надпись…

— Да, я знаю. Она прислала мне потом письмо…

«Дорогой Фостер!

Читая твою книгу, я вспоминала о юноше, которого знала когда-то и который говорил мне о звёздах — одновременно и близких, и далёких. Этот юноша, так же как и звёзды, и близок, и далёк. Но для меня…»

— И что ты сказал?

— Ничего. Я ничего не сказал.

— Да, конечно. История каменного лица закончена…

— Закончена? О нет. Надо ещё рассказать тебе о самом главном — о разрушении мечты из камня и о воссоздании истины. Я опять повторяю: истина важнее мечты.

— Я помню. Генри…

— Генри. Как-то раз он пригласил меня в свою лабораторию. Это было через два или три месяца после выхода моей книги. Генри была передана на хранение статуя. Он сказал, что раскрыл её секрет. Управление НАСА больше не интересовалось каменным лицом и отдало его ему. Генри изучил структуру венерианского песчаника. Он мне объяснил. Песчаник — это хрупкий агломерат кварца, скреплённого кремнём. Это твёрдый камень, но он легко поддастся эрозии, особенно если подвергать его постоянной бомбардировке песком, который несётся со скоростью триста километров в час. Но ты же знаешь всё это…

— Я знаю.

— Генри сказал мне, что скульптура, несомненно, не могла сохраняться тысячелетиями в условиях, которые царят в туннеле Форсайта; что моя теория о внеземных скульптурах нереальна. И он сказал мне, что знает, как возникло это лицо. Он показал мне блок красного песчаника, похожий на тот, из которого было высечено лицо. Он сказал мне, что определил и воспроизвёл расположение молекул того каменного столба, из которого была изваяна статуя, — со всеми неправильностями структуры, то есть точно так же располагая более твёрдые, более устойчивые против эрозии части. Я понял не сразу. Тогда Генри поместил блок в специальную камеру и подверг его бомбардировке песком, несущимся со скоростью пятнадцать тысяч километров в час. Бомбардировка длилась полчаса.

— И в конце этого получаса…

— И в конце этого получаса у него было второе каменное лицо.

— И что ты думал тогда?

— Я не знаю, Дик. Я правда не знаю. Позже я сказал себе: хорошо, что некоторые люди — открыватели истин, и так же хорошо, что другие гонятся за мечтой. Но видишь ли, как я тебе уже говорил, эта истина не уничтожила мою мечту. Она только заставила её отступить, удлинить свой путь настолько, что он потерялся в бесконечности. Это было неважно.

— Однако Генри восторжествовал…

— Над чем? Он не восторжествовал, Дик. Наука скромна. Она скромнее воображения.

— Но ведь были опять статьи и конференции. И теперь ты оказался жертвой.

— В очень малой мере, Дик, очень малой. Каменное лицо уже давно было забыто. Оставалось только любопытство. И в сущности, я оказался жертвой только в представлении твоей матери. Этого она мне никогда не простила. А может быть, не простила и Генри. Я не знаю… Я не хочу знать. Это — прошлое.

— А прошлое тебя не интересует?

— Нет. Меня интересует только будущее.

Высокий, худой, слегка сгорбленный человек с залысинами на лбу и длинными седыми волосами, ниспадающими на шею, встал с кресла и подошёл к окну. Снаружи была ночь. Над огнями Манхэттена небо было затянуто дымкой смога, которая давно уже становилось всё гуще и гуще. Но за удушливыми миазмами, поднимающимися от бесконечных пространств всепожирающего города, всё-таки слабо поблёскивала горстка далёких звёзд. Высокий, слегка сгорбленный человек долго смотрел на эти таинственные, подмигивающие, полузабытые искры. В его ушах звучали слова, которые много лет назад сказал ему Генри Сандерс…

— Вы видите, Фостер, случай тоже участвует в формировании природы. И иногда он скрывает от нас истину, потому что мы проецируем на проявления этого случая наши собственные мечты и фантазии, то есть побочные продукты подсознания нашей культуры. Вы помните старинную гипотезу: если бы обезьяна провела миллиарды лет за клавиатурой пишущей машинки, она в конце концов напечатала бы полное собрание сочинений Шекспира. Ну так вот, это произошло, Фостер. Обезьяной послужил ветер Венеры. Пишущая машинка — это блок песчаника. А собрание сочинений Шекспира — те несколько выступов и углублений в камне, которые благодаря вам некоторое время питали межпланетную мечту, эту сознательно допускаемую мистификацию… Но никто не ждёт нас на звёздах, Фостер, и это так же печалит меня, как и вас. Бесконечность остаётся тёмной и немой. Никто не оставил там для нас знака. Это всего лишь прихоть ветров.

Высокий, слегка сгорбленный человек повернулся спиной к окну и улыбнулся, глядя на своего сына. Но это была улыбка, обращённая внутрь, адресованная только самому себе. Потому что слова профессора Сандерса не испугали его.

— Я ошибся, — сказал он. — Никто не оставил для нас знака. Но разве это важно? Когда-нибудь мы полетим ещё дальше, к звёздам. Я не увижу этого дня, Дик. Не увидишь его, наверное, и ты. Но другие увидят. И наши потомки встретят не загадку каменной улыбки, созданной ветром, а дружескую теплоту живых улыбок. Ничто ещё не кончено…

— Наоборот, — подхватил Дик. — Ничто ещё и не начиналось!

ФРАНСИС КАРСАК

ГОРЫ СУДЬБЫ

В контрольной башне астропорта Джонвиль вспыхнула красная лампочка и зазвенел звонок. К Офиру II приближался звездолёт. Бент Андерсон отложил книжку, которую лениво перелистывал — торопиться было некуда, — и повернулся вместе с креслом к пульту управления.

— Внимание, ребята, по местам!

Джон Кларк поднял голову от шахматной доски и ответил, не выпуская ладьи из пальцев:

— Погоди, время ещё есть. Дай нам закончить.

Но Чунг уже встал и занял своё место справа от Андерсона.

— Закончим потом, — сказал он. — К тому же тебе всё равно мат через три хода!

Кларк наградил маленького корейца уничтожающим взглядом, пожал плечами и тоже занял своё место у пульта. Экран осветился, на нём появилось лицо капитана звездолёта.