Ночные Сорсиеры - Лана Краон

– Я не понимаю, о чем ты. Но скажу тебе вот что: знаешь, говорят, что надежда – путь к страданиям, а я скажу, что надежда – все, что у нас осталось. Я не питаю к тебе особых нежных чувств, я не твой отец. Ты, по правде говоря, меня настораживаешь. Но мы застряли в этом дерьме вместе и выбираться нам отсюда тоже придется вместе. Так что прекрати вести себя как кусок дерьма, повторяя, что мы все умрем. Выйди к группе, натяни на свою смазливую мордашку беспечную улыбку и убеди их, что мы все выберемся.

Звучало как то, что Джей сам бы сказал, будь сейчас живым. Аим сделал два шага к командиру, так, чтобы можно было до него дотронуться рукой. Глаза Осколка света окрасились в цвет темного сорта меда.

– Хочешь правду? Я не жалею о случившемся. Я выбрал себя и не стыжусь этого.

Может быть, это и была правда. Или же он старался убедить себя в этом.

Больше всего Аим горевал о Джее. Он был единственным из всей группы, кто был более-менее вменяемым. Его обвинили в контрабанде и сослали в туманный лес как предводителя группы. Другие же были либо убийцами, либо черными магами, а некоторые – и тем, и тем.

– Dies venit. Memoriam exure.

Аим продолжал повторять заклинание, смотря прямо в глаза Джея, пока тот не загорелся. Он не углублялся в изучение магии воспоминаний и, соответственно, был не слишком силен в этом, но знал со старших классов эти две строчки. Тогда подростки любили подшутить друг над другом, делая копии людей из чьего-нибудь прошлого. И поэтому, чтобы не попадаться на такие уловки, все, кто хотел себя обезопасить, знали это заклинание. «День наступает. Воспоминания сгорают».

Осколок света еще пару секунд смотрел на горящее воспоминание из туманного леса, пока оно не исчезло. «Что ж, эту дыру в системе дома старику придется починить после нашего ухода. У него есть девясил, он справится».

Аим рванул наверх. «Когда я успел стать нянькой Хранительницы тайн? В каком веке вообще видели, чтобы световой охранял ночную? Жизнь заботилась о смерти? Она – не моя печаль, за ней должны присматривать Духи и прочая нечисть, что у них там водится. Но не я. Кто угодно, но не я».

Однако, как бы это ни было иронично, охранником стал именно он. Не Хель, не кто-то из семейства Нуар, не Духи, а он. «Что за чертовщина?»

Аим, находясь в скверном настроении, побрел вдоль коридора второго этажа в поисках Розали.

Глава 19. Розали

Хранительница обернулась на оклик Аима. Он стоял внизу, не решаясь подняться по лестнице к ней. Видок у него был потрепанный. Он выглядел так же плохо, как сейчас чувствовала себя Розали. Аим был напряжен и даже немного испуган. «Розали, Розали, Розали… Сколько можно?» – мысленно передразнила она его. Она обернулась лишь на секунду, а затем упрямо продолжила путь к женщине, от которой надеялась получить ответы, или хотя бы поддержку, или же просто увидеть, ощутить ее присутствие рядом.

Как ни странно, Осколок света не последовал за ней и остался внизу, чему Розали обрадовалась. Она поднялась на второй этаж и продолжила путь по коридору. Она немного согнулась вперед, а руки скрестила на груди. Она предвкушала встречу с человеком, которого не видела одиннадцать лет. Жаждала увидеть, должна была увидеть, но не могла. Возможно, она надеялась ощутить, будто она была дома, будто она снова стала маленькой и все снова было хорошо. Она не чувствовала радости от предстоящей встречи, в ней кипело отчаяние, и она была готова ухватиться за эту возможность, как моряки ночью в море хватались за свет маяка.

Каждый шаг Хранительницы отбивал ритм учащенного пульса. Прикасаясь ладонями к дверям, она слышала отрывки фраз из прошлого. Таким образом она пыталась отыскать нужную дверь. Так бы продолжалось долго, если бы силуэт в темной одежде не вышел ей навстречу. Словно эта женщина услышала внутренний зов Розали. Однако она удостоила ее лишь быстрым взглядом, а затем скрылась за белой дверью.

Розали ускорила шаг.

– Бабушка! – крикнула она. – Хель! – исправилась она.

В детстве она всегда звала ее по имени и только изредка называла бабушкой, таково было желание самой Хель. Ее имя несло в себе историю, оно говорило за хозяйку. Стоило только ее имени где-нибудь прозвучать, как всем становилось ясно, о ком шла речь.

Розали открыла белую дверь и прошла в комнату. Она узнала гостиную, которая находилась за лестницей первого этажа в доме Дютэ. Каким-то образом дом Кристофера перестроился под их дом в Лионе.

Хель стояла у окна, из него открывался вид на сад. Жулли, Аврора и Энн вместе проводили там время. Мама подрезала листья у роз, а сестры поливали их. Солнце было скрыто за тучами, поэтому они могли долго находиться на улице. А Жулли была пока полностью здорова и не отравлена лунной магией. Только вчера мама Полуночниц – так Хель любила называть девочек – узнала, что на Жулли напал Бэзил Нал в теле юноши. Аврора была в бешенстве и сильно переживала за состояние Жулли, поэтому не отходила от нее ни на шаг. А Энн чувствовала себя виноватой, будто она должна была как-то предотвратить это событие. Поэтому она тоже постоянно находилась рядом с Жулли после того вечера. Наверное, с тех пор Энн и стала вести себя, как герой, пытаясь всем и каждому помочь. Особенно призракам.

Розали помнила это время. Самой Хранительнице тогда было лет семь, да она еще и не Хранительница вовсе, а только юная воображала, которая любила кривляться перед зеркалом, представляя себя на сцене.

Хель стояла и наблюдала за тремя «садовницами», одновременно анализируя настроение каждой из них, ведь дар Энн тогда был при ней. На ней было длинное фиолетовое платье и черные туфли, а коричневые волосы были убраны в прическу ее матери Агнессы: два одинаковых жгута скрещивались на затылке.

Розали тысячу раз прокручивала в голове первые слова, которые она сказала бы Хель, увидев ее призрак. Она репетировала их в подростковом возрасте, не теряя надежду на возвращение Хель. Она была уверена, что когда бабушка снова будет с ними, то все вернется на круги своя: сестры опять займутся магией, Ревэ освободится от сонной ловушки. Однако в глубине души Розали знала: этого никогда не произойдет.

– Ты здесь, – хрипло сказала она и тут же прочистила горло.

Хель развернулась к ней.

– А где