Таверна «Ямайка» - Дафна Дюморье

Люди указывали вверх, на глыбы, за которыми скрывались беглецы, они быстро приближались. Крики людей и лай собак — все смешалось в один ужасающий гром, сотрясающий скалы.

Недалеко от Мэри в кустарнике притаился человек. Стоя на одном колене, он поднял ружье и выстрелил. Пуля просвистела близко, ударилась о гранит, но не задела ее. Человек поднялся. Мэри увидела, что это Джем, но он не видел ее. Он снова выстрелил. Пуля просвистела у самого уха, волна хлестнула по лицу.

Собаки приближались все ближе, одна уже была совсем рядом, обнюхивая камень, за которым укрылась девушка. Джем выстрелил снова. Мэри вдруг увидела долговязую темную фигуру Фрэнсиса Дэйви: он стоял на камне, как на жертвенном алтаре, выделяясь на фоне неба. Момент он стоял так, подобно изваянию, затем взмахнул руками, словно птица, готовая к полету, и упал, скатился вниз с гранитной вершины в мокрый кустарник, сбивая мелкие камни, с шумом низвергавшиеся со склона.

Глава 18

Морозный день начала января. Выбоины на дорогах, обычно наполненных жидкой грязью, покрылись коркой льда; борозды, проложенные на большаке колесами телеги, тут же затвердевали. Холод покрыл болота белесой пеленой, протянувшейся до самого горизонта, невыгодно оттенявшейся ясной голубизной неба. Трава замерзла и хрустела под ногами, как мелкий гравий. В более южных районах солнце светило бы теплее, создавая иллюзию ранней весны, но здесь воздух был холодным и колючим, все вокруг напоминало о зиме.

Мэри шла одна по Болоту Двенадцати Молодцов, резкий ветер кусал щеки, но Килмар, слева от нее, как ни странно, уже не таил угрозу, а возвышался как безликая гранитная глыба, изрезанная морщинами ущелий и трещин. Может быть, занятая своими невеселыми мыслями, она потеряла способность воспринимать красоту и значительность природы, приравнивала ее к уродству человеческой души; неприветливый вид болот все еще странно ассоциировался со страхом перед хозяином таверны «Ямайка», с ненавистью к этому дому. Горы вокруг еще окружали ее недружелюбным кольцом, но их злые чары рассеялись, они не внушали страха, только безразличие.

Теперь она могла идти, куда угодно, долгожданная свобода, наконец, наступила, мысли все чаще влекли назад в Хелфорд, к зеленым лугам и теплому южному солнцу. В сердце проснулась тоска по дому, знакомым приветливым лицам. Невольно вспомнились запахи и звуки родных мест, отдававшиеся болью в душе; неудержимо тянуло к любимой речке, маленьким ласковым речушкам и ручейкам, освежающей прохладе лесов, мелодичному шуршанию сочной листвы летом. Хотелось увидеть знакомые стайки птиц, услышать их разноголосое пение на заре. Влекли близкие с детства звуки фермы: кудахтанье кур, задорный крик петуха, суетливое гоготание гусей. Мэри словно наяву ощущала теплые терпкие запахи хлева, чувствовала успокаивающее дыхание коров на своих руках, их тяжелые шаги во дворе, позвякивание ведер у колодца. Вот она стоит, облокотившись на калитку, перебрасываясь незамысловатыми замечаниями с проходящими мимо соседями, смотрит, как вьется приветливый дымок из трубы, слышит знакомые голоса, ласкающие слух, а иногда откуда-то доносится задорный озорной смех. Она соскучилась по ферме, ей хотелось снова окунуться в привычные заботы: рано вставать и сразу идти к колодцу, легко и уверенно двигаться среди животных, заняться тяжелой будничной работой, считая ее благом и избавлением от боли и тревог. Любое время года, любая погода желанны, если они дают урожай, а с ним приходит душевный покой. Ее место на земле, она должна к ней вернуться, там ее корни. В Хелфорде она родилась, частью его она станет после смерти.

Одиночество не пугало, о нем и думать не стоило. Рабочий человек не обращает внимания на такие пустяки; когда трудовой день окончен, сон его крепок. Будущая жизнь представлялась ясной и размеренной. Последняя неделя прошла в раздумьях, но теперь все решено, откладывать дальше нельзя. Мэри сообщит Бассатам о своем решении за обедом. Они были добры к ней, предлагали остаться в их доме, даже настаивали, хотя бы до конца зимы, уверяли, что она не будет обузой, сможет выполнять какую-нибудь работу по дому, например, присматривать за детьми или прислуживать самой хозяйке. Девушка не отказывалась, но и не принимала предложений, неизменно благодаря за все, что они для нее сделали.

Сквайр, который за обедом обычно был в хорошем настроении и любил поговорить, упрекал ее за неразговорчивость:

— Ну же, Мэри, — говорил он, — улыбки и слова благодарности, конечно, неплохая вещь, но вы должны принять решение. Вы еще слишком молоды, чтобы жить самостоятельно, и, скажу откровенно, вы слишком привлекательны, чтобы жить одной. Здесь, в Северном Холме, вы обретете свой дом, вы это знаете, а мы с женой очень просим вас остаться с нами. Работы вам хватит. Нужно срезать цветы с клумб и расставлять их в вазы, писать письма, и кому-то нужно пожурить ребятишек. У вас не будет ни минуты свободного времени, обещаю вам.

В библиотеке миссис Бассат говорила то же самое, положив руку на колено Мэри в знак дружеского расположения.

— Нам так приятно видеть вас в доме, почему бы не остаться с нами навсегда? Дети вас обожают. Генри сказал мне вчера, что стоит вам сказать слово, и он отдаст вам своего пони. С его стороны это наивысшая жертва, смею вас уверить. Вы будете располагать своим временем; когда мистер Бассат куда-либо уедет, мы вместе скоротаем вечера, проведем время в ожидании его. Что вас так тянет в Хелфорд?

Мэри улыбалась и благодарила, но не могла выразить словами, как дороги ей были воспоминания о Хелфорде, как ей хотелось туда вернуться.

Они догадывались, что напряжение последних дней еще не прошло, еще оказывает влияние на девушку, и старались сгладить для нее тяжелые воспоминания; дом Бассатов был открыт для людей, соседи приходили из отдаленных мест, и тема разговора была, естественно, одна и та же. Сквайр каждому повторял рассказ о случившемся, названия Алтарнэн и Ямайка стали невыносимы для Мэри, ей хотелось их больше никогда не слышать. Она стала предметом всеобщего любопытства и пересудов. Бассаты с гордым видом представляли ее как героиню своим друзьям и знакомым. Это тоже становилось трудно переносить и торопило к отъезду.

Мэри старалась доказать свою благодарность, как могла, но в доме она не чувствовала себя легко: они были разными людьми, Бассаты принадлежали к иному слою, иначе смотрели на жизнь. Девушка понимала, что может уважать их, питать искреннее расположение, но любить их она не могла.

По доброте сердечной Бассаты всегда старались вовлечь ее в общий разговор, когда собирались гости, а ей хотелось уединиться, удалиться к себе в комнату или на кухню к Ричардсу-конюху, ей было там проще и уютней.