Аспекты - Джон М. Форд

Она, уроженка Алинсеи, была на удивление светлокожей, гораздо бледнее, чем жители мест, удаленных от побережья. Мягкие золотистые волосы, а глаза синие, как изразцовая плитка на кухне у Извора. Аромат ее духов был пряным, горько-смолистым, экзотическим.

С собой она привезла игру «Каравелла», про торговые морские пути и пиратов. Варис со Странжем научили ее играть в «Королевство». Играла она яростно, с неистовой радостью топила бумажные кораблики и отрубала головы деревянным фигуркам вельмож.

Поэтому Варис очень удивился, когда оказалось, что ночами она тиха, нежна и необычайно ласкова. Они беседовали шепотом. Он до сих пор помнил эти разговоры. И все остальное.

А еще он помнил, как после этого встретился с Агатой, боясь, что необратимо разрушил тонкую связь между ними. Выражение ее лица все еще стояло у него перед глазами: смесь удивления, усмешки и радости примирения с жестокой реальностью, в которой существовала Агата.

С Кокиль они больше не встречались. Потом ему рассказывали, что у нее своя торговая флотилия.

Где хранятся воспоминания? Естествоиспытатели утверждают, что их хранит мозг. Если поврежден мозг, то повреждены и воспоминания. Но как они существуют в этом сгустке вещества? Ноги сами помнят, как ходить, рука помнит, как держать ручку или клинок, но где прячутся воспоминания о летней ночи, о шелесте занавесок под прохладным ветерком, о горьких смолистых ароматах, о тепле кожи под рукой?

Их не отыщет ни скальпель естествоиспытателя, ни прикосновение пальцев. Говорят, что давным-давно, в год Великого Голода, когда люди, глядя друг на друга, видели только мясо на костях, некоторые специально пожирали мозги умерших мудрецов в надежде сохранить их знания, поглотить их мудрость и тем самым решить все проблемы.

Но им не удалось спасти ни единой мысли.

Варис резко смял журнальные страницы. Он смотрел на плотно задернутые шторы и грезил наяву, представляя себе неподвижного Извора, освещенного пламенем камина. От этих мыслей он напрягся, от напряжения у него разболелась голова, боль снова заставила его думать о Изворе, и он разозлился.

Интересно, если можно оправдать вторжение в то, что большинство людей считают неприкосновенной территорией – туда, куда нет доступа самому близкому человеку, туда, где не действует консейль, – не станет ли это оправданием любого другого действия?

И что будет, если чародей проникнет в разум Извора и не обнаружит там четкого ответа? Означает ли это, что от Извора осталась лишь физическая оболочка? Можно ли уморить ее голодом и похоронить, в полной мере сознавая, что больше не сможешь питаться ее мудростью?

Варис закрыл глаза и попытался расслабиться. Постель давила на него со всех сторон. Рука лежала на примятой подушке, и он снова вспомнил о Лумивесте и снова ощутил знакомую боль.

Если встать, одеться и опять выйти из дома, то за полчаса пешком или за десять миним кэбом он доберется до Студеной улицы, где, по словам Извора, очень любят Вариса. Они его ублажат и выслушают все с тем же хладнокровным спокойствием, с которым он сам выступал в парламенте. Конечно же, он может пойти туда в дурном настроении – многие именно так и поступали, а на Студеной улице знают, как с этим обращаться.

А вот если бы он в дурном настроении остался наедине с Лумивестой, то она наверняка поняла бы его и стала бы не просто утешать, а помогла бы разобраться, отыскать причины. Поэтому ему сейчас и было больно.

Он скользнул пальцами по прохладной наволочке, ясно представляя себе Лумивесту. Отчего-то это подействовало, успокоило бушующий разум. Как ни парадоксально, даже дышать стало легче.

Внезапно его затрясло, как в лихорадке, простыни взмокли от пота, а судя по часам на каминной полке, наступил вечер.

В ресторанчике Клеста последние посетители расходились рано, часов в семь вечера. Если не мешкать, то Варис доберется туда как раз к закрытию, и они все обсудят без посторонних. Лучше всего встретиться там, где Клест чувствует себя как дома, где его не будет смущать присутствие могущественного милорда корона.

Варис выпутался из влажных простыней. Милорду корону не помешало бы принять душ. И побыстрее.

В серых липких сумерках кэб подкатил к «Синей розе», призывно освещенной фонарями в форме цветов.

Кэбмен потребовал восемь талеров, надеясь получить целую марку, хотя поездка должна была стоить всего пять плюс, возможно, талер чаевых. Впрочем, праздники еще не кончились, а как говаривал главный камер-фурьер, «дефицит сильнее колдовства». Варис протянул кларидор, и кэбмен учтиво приподнял шляпу, ловким жестом прикрыв ею номер своего жетона. Варис понимающе усмехнулся и вошел в ресторан.

Почти все настольные лампы не горели, занят был лишь один столик, за которым сидели Клест и какой-то посетитель, спиной к входу.

Варис хотел было выйти, но дверной колокольчик уже прозвенел, и Клест взглянул на дверь.

– Милорд, – сказал он, вставая.

Его собеседник обернулся.

– О, милорд корон Корвариса, – воскликнул он. – Как я рад вас видеть, хотя радости сейчас мало. – Он тоже встал и протянул руку для приветствия.

Варис крепко, по ферангардскому обычаю, пожал протянутую ладонь.

То был Мерус Арайдер, галерист. Много лет назад он переехал в Листурель и женился на лескорийке – Лазурене, известной художнице, нарисовавшей несколько популярных Книг-колод.

– Жаль, что мы упустили шанс увидеться на приеме в посольстве, – сказал он. – Мы пришли поздно, а вы ушли рано. Но… скажите, как Извор? Можно ли что-нибудь предпринять?

Варис помедлил с ответом.

В герадшпрехе, официальном языке Ферангарда, фраза «можно ли что-нибудь предпринять» означала полную готовность говорящего оказать любую посильную помощь.

– К сожалению, ничего, – наконец ответил он. – Но для меня очень ценно ваше участие.

Мерус Арайдер отмахнулся:

– Для Извора – все что угодно. Варис, я приглашаю вас в гости. Лазурена настаивает. У вас найдется время?

– Да, конечно.

– Что ж, ждем вас послезавтра, к ужину.

– С удовольствием.

– Лазурена очень обрадуется. – Он повернулся. – An du kus’ne – vieder, all’s I kann.

– Sen hoffen seit obernvell, kus’ne, – с поклоном сказал Клест, протягивая руку.

Мерус Арайдер обхватил ее обеими ладонями, а потом вновь обменялся рукопожатием с Варисом.

– И вам спокойной ночи, кузен.

Ферангардцы всегда называли друг друга полными именами, а ласковые прозвища употреблялись лишь с самыми близкими людьми, поэтому, независимо от степени родства, всех знакомых в беседе именовали «кузен», а людей в возрасте – «дядюшка».

Галерист надел фрак и цилиндр. Клест вручил ему сверток в белой бумаге. Учуяв аромат пряных трав, Варис вспомнил, что очень голоден.

Мерус Арайдер вышел. Клест закрыл за ним дверь на защелку, выключил фонарь снаружи и опустил жалюзи на