Смех под штыком - Павел Моренец

— Руки вверх! — что-то шикнуло, звякнуло, вскинул голову — два нагана в лоб направлены, два дула чернеют, два страшных в рабочих пиджаках; одни худой, смуглый, с черными усами, другой — с прозеленью рыжий, с усами кота, коренастый.

Поднял руки: «Как не во-время!» Устал, нет воли к борьбе. Но к нему кошкой подскочил рыжий, запыхавшись начал облапывать его от шеи до пяток, дохнув в лицо запахом своей требушины; выворачивает по очереди одиннадцать его карманов.

Илья успокоил их, стараясь держаться беззаботным:

— Ничего нет, можете и не искать.

Но рыжий не верит, развернул утробу бумажника, где были паспорт и свидетельство об освобождении от службы на три месяца по болезни; извлек из кармана маленький горбатенький перетрусивший огрызок карандаша, платочек, начатую пачку папирос, коробочку спичек. Сложил все это на ладонь и, подумав, передал Илье, Оставив у себя документы. Развернул между ладонями паспорт и приготовился допрашивать.

Смуглый, убедившись, что Илья безоружен, тоже подошел и, соблюдая долг службы и вежливости, показал ему свою книжку с фотографией:

— Вы не подумайте, что мы кто-либо… — Взял из рук рыжего документы и начал их рассматривать, иронически улыбаясь.

— Очень приятно… Пожалуйста…

— Да, да, бывает, нападают, — поддакнул смуглый и принялся допрашивать.

Стоило ли допрашивать? Илье еще в Донбюро говорили: «Лучше не попадайтесь: лицо выдает, грубое». Этот дурацкий паспорт. Лучше никакого не иметь. После нескольких вопросов стало ясно, что провалился: губерния указана, а уезд забыли назвать. Илья вывернулся было, сказал, что того же названия и уезд, но шпик усомнился. Губернии Гродненской, а призывался в Ростове — почему?.. Выехал оттуда в детстве?.. Смуглый хохочет. И рыжий хохочет, дергает усами кота. Будто это не могло быть. Начали жевать паспорт: где, когда, сколько жил, в каких городах и на каких улицах. А он нигде не был. Плетет, а они иронически подсказывают. Потом смуглый закончил:

— Вы все-таки скажите свою настоящую фамилию.

— Так вот же фамилия, в паспорте.

— Что ж, придется выяснить личность. Идемте.

— Неприятно… Очень неприятно. Мне и ехать нужно спешить… А эта проверка, может, дня на три затянется…

Медленно стали подниматься вдоль улицы. Оба шпика идут по одну сторону — не схватишь, не столкнешь их лбами, очки — в карманах, в руках — наганы. Погиб. Мысли Ильи понеслись вскачь, как лошадь, сорвавшая удила. Все равно смерть — нужно на улице решать; но они идут посредине улицы; трех шагов не отбежишь, как всадят две пули в спину. А в контрразведке пытки, смерть. Карточки у них есть — сразу выяснят.

Вспомнил, что Сидорчук вчера уходил стрелять в предателя — и еще больше встревожился; убил или не убил, но стрелял, шум поднял, может-быть захвачен. Теперь всех шпиков взбудоражили ловить подозрительных. Иначе почему бы так, ни с того, ни с сего, среди бела дня, — два нагана в лоб прилично одетому, в студенческой фуражке? Или кто выдал?.. Она?.. Куда она скрылась? Почему ее не задержали?..

А они не дают ему собраться с мыслями; смуглый допрашивает, а рыжий сбоку пристально пронизывает взглядом, как змеиным жалом, разгоняет мысли.

Так пить хочется, во рту пересохло, губы сухие, помертвевшие. У него простоватый вид, но теперь он стал казаться совсем простодушным, беспомощным, глуповатым добряком. И он это учел. Откровенно рассказывает, что приехал утром и еще нигде не остановился. С этой девушкой, о которой они спрашивают, познакомился «по молодому делу» на улице. Зачем приехал? А так, купить-продать, того-сего.

— На что же купить? У вас денег нет!

— Деньги-то найдутся… Лишь бы по-хорошему…

— С кем вы работаете?

— С кем же, один, конечно… Что у меня: предприятие какое…

— Да вы не ширмач, бывает? — подцепил его смуглый.

Илья, будто пойманный, пробормотал смущенно:

— Ну, что вы…

— Как ваша настоящая фамилия?

— Прохоров… Иван Петрович…

Всем стало легче: шпикам от сознания, что они имеют дело с безопасным типом, который сам себя «засыпает», и от которого, может-быть, удастся поживиться; у Ильи же блеснула надежда.

Остановились на углу.

— Ну, признавайтесь.

Илья еще более откровенно начал плести чушь.

— А ты не большевик? — подсадил его рыжий.

— Ну, что вы… на конине сидеть мало удовольствия…

— Нет, он ширмач, верно, — возразил смуглый, — ширмач?.. Что же вы молчите?

Илья, окончательно разоблаченный, пробормотал виновато:

— Ширмач…

Еще легче всем стало. Все повеселели.

— И охота вам?.. Лучше бы по-хорошему…

— Как же это по-хорошему?

— Да так, услуга за услугу: вы меня оставите в покое, а я — вас. Ну, деньжат отвалю на могарыч…

Они начали колебаться; отводили разговор на другую тему, начинали совещаться, куда вести: вправо или наверх, прямо в город, а Илья, повеселевший, оживленный, начал шутливо, по-приятельски, заигрывать:

— Да бросьте, что вы не видите, с кем имеете дело? Опытный бы и оружие имел, и сопротивляться бы стал, и документ у него был бы в порядке, и отбрехался бы, а я сразу заврался. Охота вам возиться? Мало ли таких, как я, шляется по городу? Я вам дам на угощение тысячи полторы-две — и будьте здоровы.

Смуглый — молодец, он начинает нравиться Илье:

— Где же твои деньги?

— У меня, конечно.

— Как у тебя?.. Ишь ты, деньги все-таки сумел запрятать. Ну, давай.

— Я их и не прятал.

Илья полез в боковой карман пиджака, вытащил наугад несколько донских по 250 рублей и три николаевских пятисотки. Подал смуглому.

— Мало. Доставай еще.

Вытащил еще несколько донских, подал:

— Больше нема. Тысячи три-четыре отвалил. Самому на завод надо.

Все улыбаются весело. Смуглый подает ему документ, жмет руку:

— Иди, только осторожней, не попадайся: ходят.

Илья понял, что они уже о себе беспокоятся, еще больше просиял, поблагодарил. Подал руку улыбавшемуся рыжему — и понесся назад.

Солнце разливает зной. На улицах — пустынно, сонно. Как пить хочется! Как страшно!..

Вспомнил, что Мария назвала девятую линию, прошел туда, пошатался бестолково и натолкнулся на вылезавшего через калитку Семенова.

Забежал во флигель к товарищам, словно в крепость попал, а они бурно ринулись к нему с вопросами, окружили его.

Тут-то Илья и рассказал о своем чудачестве, которое спасло его: в Енакиево товарищи смеялись над ним, когда он аккуратно складывал бумажки и подбирал для них папиросную коробку. Теперь же, во время ареста, шпики даже не вытаскивали эту коробку из бокового кармана, откуда она сама за себя ручалась. А денег у него было 30 000.