Критская Телица - Эрик Хелм

Эсон сощурился и навострил слух.

— Собственно, из афинских корабельщиков лишь он один согласился доставить невинных на растерзание. Никто иной попросту не брался за подобное. Ты бы взялся? Будучи не военным, вынужденным подчиняться приказу, а, допустим, простым торговцем?

— Конечно же, нет.

— Господин, — вмешалась приблизившаяся девушка, — господин! Ксантий не сказал еще одного: этот капитан, по слухам, промышлял пиратством. Ради критских богов, не оставляй нас его нежному попечению! Ведь не хочется, избавившись от погибели, очутиться в медном ошейнике, на рабском рынке!

— Что-о-о? — спросил Эсон.

— Царь Идоменей потребовал прислать ему четырнадцать красивейших отроков и отроковиц, — пояснила гречанка. Эсон восхитился ее лицом — точеным, белым, словно слоновая кость, безукоризненно прекрасным даже в полумраке.

И голосом — звонким и мелодичным даже при беседе полушепотом.

— У негодяя в руках целое состояние, — подхватил Ксантий — Роданфа говорит сущую правду: мы слишком дорого стоим. И, если приключится то, чего страшимся, Крит едва ли сумеет оправдаться, доказать свою непричастность к...

— Довольно, — дружелюбным голосом прервал Эсон. — Я понял. Останусь на вашей посудине с пятью-шестью опытными воинами. Пентеконтера двинется следом.

Ксантий облегченно вздохнул.

— И не до острова Мелос, — продолжил Эсон, искоса поглядывая в сторону восхитительной Роданфы, — а до самой Пирейской гавани. Чтобы ни сучка, ни задоринки. Забрали с позором, вернем с почетом. Так велела государыня.

— Эй! — обратился он к гребцам стоявшей борт о борт с галерой лодки. — Оповестить капитанов: греческая галера покидает гавань беспрепятственно. Высочайшее распоряжение. Пускай передают по цепочке, чтобы всех уведомили вовремя.

Слушаюсь, господин! — ответил кормщик.

— Царского гонца высадить на причале; поджидать упомянутую придворную даму. Принять и домчать сюда во всю прыть.

— Будет сделано, капитан...

* * *

Выглядел человекобык и впрямь тошнотворно.

Мощью и тяжестью исполинского тела он изрядно превосходил самого этруска Расенну, веся, по примерной Эпеевой оценке, таланта четыре с половиной — и ни единой драхмы жира, лишь играющие бугры мускулов и массивные кости.

Человеческая плоть от шеи до лодыжек курчавилась густой порослью жестких даже на вид волос.

Бычья же голова, сидевшая на широченных плечах, выглядела странно голой, ибо покрывала ее шерсть чрезвычайно короткая и редкая. Грубая кожа так и просвечивала грязно-розовыми проплешинами, вызывая у наблюдателя брезгливое, скверное ощущение.

Рога были неожиданно короткими и выгнутыми.

Эпей непроизвольно подивился последнему обстоятельству.

Любовник царицы Билитис, безукоризненный и несравненный папаша этой мерзости, наверняка принадлежал к длиннорогой островной породе, подобных которой не встречалось более нигде в обитаемых землях.

Лютые маленькие глаза с кровавыми прожилками сверкали ненавистью и плотоядной злобой.

Вырвавшись в главный коридор — широкий, уходящий к востоку и западу несчетными анфиладами просторных залов, — чудовище на мгновение остановилось — по-видимому, туго соображая, куда попало.

«Вот и порезвился напоследок, — с тоскою подумал аттический мастер. — Выпустил теленочка попастись, на людей поглядеть, себя показать! Сейчас он тебе покажет...»

Отступать было немыслимо.

Драться — тоже.

Андротавр, скорее всего, удавил бы в рукопашной схватке полдюжины таких, как покойный начальник стражи Рефий, да и парочку архипиратов одолел бы шутя.

«Вот и все», — почти равнодушно сказал себе умелец, запуская первый кинжал с расстояния четырнадцати локтей.

Клинок безвредно звякнул о стену и отлетел.

Ибо в самое мгновение броска человекобык неожиданно приметил гречанку и сделал к ней проворный, широкий шаг.

Завидев женщину, чудовище, казалось, напрочь позабыло о добыче, за которой столь целеустремленно торопилось.

Лаодика исступленно завизжала и довольно-таки умело ткнула в наступающего стальным лезвием, не понимая, кто перед нею, считая объявившуюся ни с того, ни с сего тварь переодетым на шутовской лад воином или придворным.

Андротавр легко и без малейшего промедления отбросил метнувшуюся руку.

Пленница государыни Арсинои охнула, потеряла равновесие, сделала три-четыре семенящих шага в сторону и растянулась на мраморных плитах.

Глубоко, старательно дыша, Эпей вовсю пытался вернуть хотя бы немного сил, необходимых для точного броска. Следовало выиграть время, — в точности так же, как на лестнице, уводившей в катакомбы.

Застывший неподвижно андротавр с тупым любопытством разглядывал поверженную женщину. Эдакое зрелище, машинально отметил Эпей, чьи чувства обострились до предела, воспринимали окружающее в мельчайших подробностях, явно было помеси человека со скотом не в полную новинку...

Чудовище, невзирая на довольно продолжительный бег, даже не запыхалось. И теперь с умопомрачительной скоростью возносило для боя впечатляющий жезл...

Ни мастер, ни Лаодика не приметили вынырнувшей из бокового прохода и безмолвно застывшей фигуры.

Оба неотрывно смотрели только на человекобыка: Эпей готовился сделать несколько шагов и поразить монстра двумя клинками в основание шеи, — Лаодика же, узрев несомненное, издала пронзительный вопль и попыталась вскочить.

В единый миг андротавр ухватил женщину, снова поверг и принялся располагаться для натиска.

Начисто оглушенный дикими криками беглянки, Эпей перехватил правый кинжал за рукоять и метнул менее метким, зато гораздо более дальнобойным способом.

Лезвие до половины впилось чудовищу в плечо.

Ощутив резкую, внезапную боль; андротавр яростно заревел.

Только теперь Лаодика отчетливо сознала, что на нее накинулось не человеческое существо.

Крик оборвался.

Гречанка лишилась чувств.

Сандалии мастера ступали по полу быстро и бесшумно.

Второй клинок, нацеленный с излюбленных Эпеем десяти локтей расстояния, совершенно безошибочно ударил бы подземельную тварь на три пяди ниже уха, но человекобык успел поднять и повернуть морду.

Острие угодило в толстенную черепную коробку, впилось и застряло во лбу, словно третий, невесть откуда взявшийся, неведомо когда отросший рог.

У Эпея оставалось три кинжала.

И весьма слабая надежда положить громадного противника наповал — остановить прежде, нежели тот, уже вскочивший на ноги, прыжком-другим преодолеет десять локтей и обрушится — яростный, могучий, всесокрушающий...

* * *

Весла поворачивались в кожаных петлях уключин слаженно и неторопливо, погружались в соленую воду не вздымая брызг и без особого плеска возносились вновь, описывая довольно широкие, плавные дуги.

Келевста не было, гребли под равномерный, негромкий счет самого этруска.

Миопарона шла прогулочным темпом, постепенно приближаясь к северной оконечности высокого мыса, готовясь двинуться мористее, затем забрать круто к востоку и встать в виду Кидонской гавани.

Бросать якорь на тамошних глубинах было то ли возможно, то ли нет — ни разу не представилось Расенне возможности заняться необходимыми промерами. Но, в любом случае, архипират намеревался попросту лечь в дрейф и табанить веслами, покуда не возникнет нужды резко рвануться с места.

«Всем, кажется, перебывал в жизни...» — размышлял этруск, продолжая машинально считать:

— Раз... Два... Три... Раз... Два... Три... Раз... Два... Три...

«...А вот пастушьим псом при греческих овечках да критской телочке еще не доводилось... Не беда — спасибо Эпею, сторожа мы неплохие. И зубы ощерим, и волков потреплем, и стадо убережем. Надеюсь...»

— Раз... Два... Три... Раз... Два... Три...

«И, авось, тому же Эпею спасибо, ноги унесем в целости. Ветерок, правда, подводит — ой, крепко подводит! Но когда получат по первое число — побоятся нападать очертя голову... Эдакого ребятки еще не видали. Растеряются. Замешкаются. Дальше двинутся с опаской... А мы веслами заработаем и ветра дожидаться станем.»

— Раз... Два... Три...

«Ежели какой ни на есть задует — Расенна царь и бог. Под парусами эту посудину даже нереиды не догонят.»

Успокоив себя разумными (так ему, по крайности, хотелось надеяться) доводами, архипират воспрял духом и приказал:

— Кормовые весла сушить, носовыми грести! Потом, по команде, — наоборот. Вы мне, любезные, надобны свежими да выносливыми. Так держать, молодцы!

Клепсидры на борту не водилось.

Этруск только приблизительно мог сообразить, который час наступает, однако, судя по быстро светлеющему восточному небосклону, время близилось к четырем.

Особо торопиться было ни к чему, но и мешкать не следовало.

Архипират не без досады вспомнил, что накануне гребцы прилежно и без остатка высосали доставленное на борт вино. Теперь, в преддверии сражения, следовало бы, конечно, выделить каждому по доброй чарке, — да только где взять?