Крепость сомнения - Антон Уткин

– Да, что теперь будет? – проговорил он с непонятной смешанной интонацией, в которой можно было разобрать и иронию, и уверенность в том, что все будет не так уж страшно.

Рядом мерными ударами колокола благовестила церковь, и отзвуки, как круги на воде, расходились от колокольни и падали в темную низину, на черную голую лозу растущих там кустов. Вадим смотрел на церковь и вспоминал, как в детстве неутомимо искали подземный ход, который по легенде вел из нее на другую сторону Москвы-реки в особняк Нарышкиных. Церковь стояла без куполов, в пыльной коросте известки, как корабль, ржавеющий на берегу, от которого ушла вода, и они, перепачканные землей, забирались в гулкий, грохочущий трюм, а с темных сводов внимательные глаза наблюдали за ними и словно молили о помощи, словно заклинали что-то увидеть и понять, что не может быть сказано, и как немота этих глаз стояла в нем, как стоячая вода в осенних лужах, в колеях дороги.

У нее зазвонил телефон. Его тоскливое блеяние развеял ветер, и звуки, как дым, распустились в холодном воздухе.

– Да, маленький, я скоро буду, – сказала она в трубку. – Папа что делает?

– Уедем отсюда, – опять не то утвердительно, не то вопросительно сказал он, когда она спрятала трубку в карман пуховика.

Вадим чувствовал себя как человек, который шел по краю косогора, поскользнулся и стремительно свалился вниз, в мокрый овраг, и все это случилось настолько быстро, что еще не наступило даже время это понять.

Она повернулась, обняла его и прижалась щекой к его груди.

– Куда?

– Да появилась удивительная страна на Кавказе. Все по-русски говорят.

– А школа? – сказала она.

– Ну, – ответил он, – Денис там не пропадет. Зачем ему школа, если там все – академики. Будет у него академическое образование, да еще на свежем воздухе.

– Какие еще академики? – Она рассмеялась, снизу заглядывая ему в лицо.

Череда автомобильных фар полукружием огибала холмы с церковью, и такая же вереница огней тянулась по выпуклому мосту через реку, словно машины парчовыми нитями безостановочно сшивали расползающиеся куски города.

– Да ну, глупости, – сказал он сам себе, подбородком касаясь ее лба.

– Мне пора, – сказала она, вздыхая.

А он думал, какая большая жизнь, и даже если короткая, то все равно большая.

– Ты думаешь, это правильно?

– Что? – уточнила она.

– А ведь и в самом деле, – продолжил он вслух свои размышления, – шутки шутками, а может из этого что-то получиться. Мощный интеллект группирует вокруг себя явления. Все узнают, что голова ушла, и отправятся ее искать. Ну вот подумай: у кого учиться здесь, если все академики ушли? Туда. Начнут они там обрастать учениками, со всей России к ним потянется молодежь, потом возникнет инфраструктура, самоуправление – обязательно. Потом три власти. А потом настигнут их все классические пороки человеческого общества. Но до этого еще далеко. И это время будет самым прекрасным!

«Какие они все-таки смешные, – подумала она, – мужчины. О чем вот они думают?»

Некоторое время после Тибета Марианна ощущала давно забытый подъем неопределенных, но радостных чувств и каждый день просыпалась с предощущением чуда, которое караулит ее за дверью.

Планета людей казалась ей трогательным учреждением, помыслы их до такой степени простыми и понятными, что она, глядя на московскую толпу, позволила себе две-три снисходительные улыбки, все еще ощущая под собой досягаемую высоту Тибетского нагорья.

И в этот день, когда ей много пришлось поездить в центре, ей казалось, что счастье ходит с ней одними путями, и на этот раз разминуться с ним будет мудрено. Под счастьем она понимала встречу, которая раз и навсегда перевернула бы ее жизнь, наполнив ее пленительной отрадой. Она пристально и приветливо вглядывалась в каждое мужское лицо, попадавшееся ей навстречу, и если мужчина тоже задерживал на ней взгляд, она замирала от предвкушения и невольно шаг ее замедлялся. Но никто из них не сказал ей ни слова, и хотя в некоторых глазах она ясно читала восхищение, обладатели их соблюли приличия и в контакт не вступили. В маршрутном такси, в районе «Рижской», с ней вместе ехал какой-то парень с букетом алых тюльпанов, и, поглядывая на букет, Марианна представляла, куда везет и кому подарит он эти свежие, яркие цветы, и пока все это длилось, на лице ее блуждала неопределенная улыбка, смешавшая сожаление, недоверие, смущение от сознания собственной зависти и восхищенное понимание. И ей в голову пришла вдруг нелепая мысль, что вот сейчас он откажется от своего плана и протянет ей, Марианне, свое сокровище, и она, Марианна, благосклонно его примет. Но как и следовало ожидать, парень вышел у метро и целеустремленная толпа подхватила в свою стремнину и его, и выражение его любви.

Несмотря на это, приподнятое настроение не оставляло Марианну, а наоборот, усилилось к вечеру до такой степени, что она решительно отказалась от мысли провести его дома. Она позвонила Але, но Аля не смогла составить ей компанию.

На «Баррикадной» она зашла в «Real Maccoy» – место, имеющее репутацию плацдарма для быстрых и ненавязчивых знакомств. Сначала было пустовато, но пока она пила свой первый коктейль, народу прибыло. Она потягивала «Куантро», смотрела, как беззаботно отплясывают менеджеры и секретарши, и ей даже стало немножко жалко этих людей, так бесхитростно прожигающих свои жизни и неспособных подняться над их сутолокой.

Официант ненадолго загородил ей площадку, а когда отошел, тут она и увидела Тимофея. Сначала она хотела его окликнуть, но потом затаенно улыбнулась и углубилась в изучение записной книжки в своем телефоне.

– Посмотри направо, – сказала она в трубку и тут же увидела, как он повернул голову, и услышала: «О-о!»

Выбравшись из толпы, Тимофей подошел к столику Марианны и присел, изобразив на своем лице восторженное изумление.

– А еще говорят, что Москва – большой город.

– Не больше самого себя, – несколько туманно ответила Марианна, подумала, перегнулась через стол и поцеловала Тимофея в щеку.

– Как там наши влюбленные? – поинтересовался Тимофей.

– Это у тебя надо спросить.

– Почему меня? – искренне удивился Тимофей. – Не такой уж я и наперсник. Это у вас, у женщин, все подробности жизни обсуждаются с предельной откровенностью. Иногда, кстати, уши даже вянут. А в нас все-таки есть некоторая сдержанность.

– Хотя я с тобой и не согласна, скажу только, что Аля – очень сложный человек.

– Ну это мы уже слышали. На каком-то там километре шоссе Севастополь–Керчь.

– Ничего хорошего у них не выйдет, – сказала Марианна каким-то необыкновенно серьезным тоном. – Только это между нами.

– Да ради бога, – согласился он. – Мне-то что? Он мальчик уже взрослый.

Марианна поболтала трубочкой в своем коктейле. Тимофей пожал плечами:

– Для чего же заводить отношения, зная, что они никуда не приведут?

– По-моему, ты поборник таких отношений, – заметила Марианна. – Чему же ты удивляешься.

Тимофей почувствовал, что краснеет, и хмель на мгновенье отпустил его. Ему захотелось рассказать Марианне, что вовсе он не поборник таких отношений, что он устал от своих бесконечных и конечных отношений, что просто он в поиске и поиск затянулся, и может быть, и впрямь поделился бы с Марианной болями своей души, но Марианна пришла ему на помощь.

– А я на Тибете была, – сообщила она.

– Ого, – сказал Тимофей. – Круто! Купалась, наверное, в озере Мансаровара?

– Ага.

– Бедовая ты девчонка. Глаз Шивы видела?

Марианна некоторое время смотрела на него, пытаясь взвесить долю иронии, потом невесело сказала:

– В том-то и дело, что нет. Горы и горы.

– Горы и горы, – повторил за ней Тимофей и помрачнел.

Задумалась и Марианна, вспоминая, как наивно за каждым поворотом дороги, в каждом причудливом выступе скальной породы ожидала увидеть чудо. А у нее не оказалось даже гипоксии – обычного следствия высокогорья, а значит, не было и бреда, неприличных слов, нелепых претензий, устрашающего помешательства, – в общем, характер ее не изменился в худшую сторону, и для своих спутников, от которых как раз наслушалась всякого, она так и осталась приятным и спокойным товарищем.

– Вот видишь, – сказал Тимофей и показал официанту свою опустевшую кружку, – в Крыму, если помнишь, вы, сударыня, утверждали, что путешествия и открытия ничего не стоят в сравнении с любовью. А сами вот по Тибетам ползаете, наверное, Шамбалу искали... Так что во всех нас живет мысль о сказочной стране на краю мира. А любовь ваша...

– Так любовь – это и есть самое большое открытие, – перебила его Марианна.

– Ну, не знаю, – уклончиво ответил Тимофей.

– Ой ли? – Она хитренько прищурилась, и Тимофею понравилось выражение ее лица.

– Ой ли.

И при этих словах что-то толкнуло ее изнутри, и она почувствовала, как последний флер обаяния таинственной горной страны слетает с нее и истаивает, как распущенное на волокна облако. И мир снова сузился до пределов Московской кольцевой и стал танцующими менеджерами, извивающимися секретаршами, фокусами барменов, огнями реклам, запахом темноты, дружелюбием родных переулков. И источник того ясного света, который так отчетливо светил ей еще утром, в котором она купалась, как в расплавленном золоте, заволокло непроницаемыми тучами.