Пещера Лейхтвейса. Том третий - В. Редер

— Меня называют итальянкой, но на самом деле я родилась в Барселоне. Я сама увидела прекрасную Италию только много лет спустя. Вскоре после моего рождения мои родители переехали в Париж. Мой отец был большой музыкант, гениальный артист. Он не только мастерски играл на скрипке и своими концертами восхищал публику, но был известен своими композициями и обеспечил себе имя в истории музыки. Но мой отец совершил один очень неосторожный поступок. Надо сказать, что в обыкновенной жизни отец мой был настоящим ребенком. Из самых простых положений он не умел выйти без вреда и ущерба для себя. Когда ему было приблизительно лет двадцать пять, он проводил однажды лето в окрестностях Рима. Ему хотелось отдохнуть после бурной зимы и в одиночестве написать музыку для большой оперы. Его денежные средства были в то время довольно плохи, и потому он нанял в одном из домов маленькую комнатку. В садике хозяина дома сидел он с утра до вечера, глядя на яркое солнце, любовался душистыми цветами и писал свои ноты. Подле того места, где он обычно сидел, часто мелькала в листве красивая, здоровая девушка, настоящая итальянка. С черными волосами, золотистой кожей и большими темными глазами. Это была молоденькая служанка. Ее звали кремонкой, потому что она была родом из Кремоны. Она смотрела на моего отца и часто изумленно качала головой. Ей было непонятно, какое значение могли иметь странные, кривые значки с маленькими и большими головками, которые прилежный молодой человек не переставал набрасывать на бумагу, испещренную линейками.

Однажды маэстро застал ее в то время, когда она рассматривала его работу. И так как молодая девушка ему давно уже нравилась, он подозвал ее, принялся объяснять ей значения нот и спел ей, — о, только благодаря легко воспламеняющейся артистической натуре — некоторые пассажи своей композиции. Кремонка, правду говоря, мало понимала в музыке. Неверно, когда говорят, что итальянский народ окружен своей собственной поэзией. Итальянские крестьяне, как и все прочие, гораздо больше интересуются гоготаньем гусей, криком петухов и хрюканьем свиней, чем музыкой. Но когда кремонка услышала от моего отца, что этими на вид никчемными нотами можно заработать много денег, когда несколько раз она увидела денежные письма, полученные им из Рима от разных меценатов и издателей, тогда прекрасная Юлия, так звали служанку, открыла в себе сильное влечение к музыке и большой голос. Она действительно недурно пела, и моему отцу доставляло удовольствие развивать ее голос.

Вскоре он должен был убедиться, что этот голос никогда не усвоит законов пения, и он прекратил свое обучение. Но во время уроков он слишком глубоко заглядывал в темные, большие, пламенные глаза кремонки. Занятия, хотя и были возобновлены, но скрипка была уже лишней. Мой отец ограничился словесным объяснением, и хозяин гостиницы заметил, что по вечерам в кустах творится что-то неладное. Но он не пытался узнать, в чем дело. Это был либеральный хозяин, который не стал бы мешать развлечениям своих летних гостей.

Прошло лето, и мой отец возвратился в Рим. Кремонку он взял с собой. Вначале он прятал ее от своих друзей, так как она была груба и невоспитанна. Она была только красива. Но несчастье случилось уже, и мой отец не хотел, чтобы ребенок явился на свет незаконнорожденным: он женился на красавице служанке. Вот это и была самая большая ошибка моего отца, о которой я уже упоминала.

Ребенок, который родился скоро после их брака, была я. В это время мы переехали в Париж, куда мой отец был приглашен режиссером в одну из капелл. Жизнь, казалось, сулила мне золотые горы. Отец зарабатывал много денег. Меня он любил бесконечно. Быть может, он чувствовал уже тогда, что жена не сможет навеки привязать его к себе. Браки артистов редко бывают счастливы. Когда тонко чувствующий человек связывает свою жизнь с женщиной, у которой нет ничего кроме здорового, пышного тела, с женщиной, которая выросла в низкой среде и которой недоступно ни одно движение души, такая женщина сможет быть для него только верной служанкой — и это еще в лучшем случае. Тогда для артиста брак превращается в ад, и он со всеми своими идеалами, со всей поэзией бросается в объятия грубой прозы. Мой отец скоро убедился, что его Юлия низкая, недостойная женщина. Вначале он еще тешился мыслью, что ему удастся развить ее или хоть по крайней мере придать ей внешний облик воспитанной женщины. Но скоро ему пришлось отказаться от этой мысли. Жена оказала решительное сопротивление его детски упорным мечтам исправить и развить ее. Она не хотела никакого развития. На кой черт оно, когда есть деньги. Зато самым энергичным, самым старательным образом заботилась она о том, чтобы золотой поток притекал в ее кассу. Скупая, как все итальянки, она доходила до отвратительной алчности. Она считала, скряжничала и копила франки, а муж должен был работать, как вьючное животное, чтобы удовлетворить алчность жены. Отцу не удавалось урвать свободной минуты, чтобы отдохнуть, забыться в музыке и уйти в мир грез, мир фантазий, откуда рождаются лучшие творения искусства. Но когда мать видела, что он брался за скрипку, она набрасывалась на него, как цепная собака. Отец, когда ему позволяла служба, с утра до позднего вечера давал уроки, которые хорошо оплачивались. Один ученик сменялся другим, а моя мать собирала щедрые гонорары. Нечему было удивляться, что при такой жизни, при такой работе отец не мог создать ни одного музыкального творения. Со дня своей женитьбы отец не написал самой маленькой песни.

— О, когда ты вырастешь, мое дитя, — сказал он однажды, утешая меня, — мы будем тогда жить только вдвоем. Тогда я снова стану человеком, тогда вернется моя муза, и я вновь обрету свой идеал.

Несчастный, он не дожил до этого. Его мечта, его последняя надежда никогда не осуществилась. Переутомление и волнения подорвали его душевные силы. Однажды, на большом благотворительном концерте в Париже, он внезапно вдруг начал так жалобно и дико играть и при этом рыдал так сильно, что крик ужаса пронесся с одного конца залы в другой. Знаменитый маэстро сошел с ума. Ничего другого не оставалось сделать, как отдать его в дом душевнобольных. Спустя год он умер там. В этот день мне исполнилось семь лет. Семь лет супружеской жизни заставили его из полного надежд артиста превратиться в несчастного сумасшедшего, хранящего уже в своем сердце зародыш смерти.

Моя мать была страшно возмущена тем, что отец умер, не позаботившись оставить ей достаточных средств для жизни. Все время, пока отец был в больнице, она постоянно жаловалась на него, бранила и злилась, уверяя, что он лентяй, лежебока, что он не хочет работать. А когда она узнала о его смерти, она сначала не поверила и кричала, что друзья помогли отцу скрыться от нее — его жены, что он убежал от нее и где-нибудь живет с другой и что она несчастная, обманутая им женщина.