Час скитаний - Алексей Алексеевич Доронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Требовалось найти место, где раненым можно будет обеспечить хоть какой-то уход. И где можно остановиться на несколько дней.
Под вечер они въехали в деревеньку, на этот раз живую, со странно уютным названием Кормиловка.
Сибиряков тут встретили прохладно. Хотя омичи были такими же жителями Сибири, но граждане Сибирской Державы эксклюзивно присвоили себе это название, а всех, кто жил западнее или восточнее, считали «неправильными сибиряками». Сашке это казалось смешным и странным. Хотя он понимал, что всё, что в тысяче километров без нормальных дорог, – уже чужая земля, даже если язык там такой же. Но этот «шовинизм» его раздражал.
– Здорово, деревня! – приветствовал местных Пустырник.
– Здоровее видали, – отвечал высокий кряжистый мужик в лохматой шапке, назвавшийся «старшим». – И у нас село, а не деревня.
В голосе его слышалась обида. Мужики все были с бородами-лопатами и напоминали крестьян старой Руси, ещё до советской революции, каких Сашка помнил по картинкам в учебниках.
По размеру это, конечно, была деревенька, где и ста человек не набиралось. Даже старая Прокопа по сравнению с ней выглядела бы мегаполисом.
Приглашать пришельцев к столу никто не собирался, но на их машины и пулемёты косились с уважением, воды принесли в вёдрах, и вёдра почему-то не забрали назад, а оставили, будто подарки гостям. Хотя уж такого добра у экспедиции хватало.
«Старообрядцы, – пробормотал кто-то. – Вон, какие бороды, ни одного бритого. И речь странная. Как будто древняя. И крестятся двумя пальцами, а мы для них нечистые, как мусульмане. Поэтому еду и питьё с нами делить не могут, и в дом приглашать не хотят».
В Державе тоже жили кержаки, почему-то их в процентном отношении много выжило. Да и оборотами «бела берёза», «муха летат», словом «исть» вместо «есть», словечком «вехотка» вместо «мочалка» сибиряков с Алтая и Кузбасса удивить было трудно.
Но эти, похоже, были другого толка, то есть направления. Возможно, когда конец света, который был обещан, всё-таки случился, они долго сидели в лесу и вышли не так давно.
Старший честно признался, что ордынцев видели, но те надолго не задержались. Да тут и нет ничего интересного. Дотягивали свой «возраст дожития» старики и старухи. Детей почти не было, и мало кто мог без труда держать оружие. Даже защиту тут предлагать некому, потому что с местных нечего за неё брать.
Остановились «Йети» в необитаемой части деревни, разбив лагерь. Решили сделать остановку на три дня, Больше нельзя. Зима не ждёт. Если улучшений не будет, придётся оставить раненых здесь.
Пустырник приказал местных не обижать, хотя те смотрели по-волчьи. А ещё приказал Кормиловку незаметно проверить на предмет чего-нибудь подозрительного. Ночью деревню быстренько и аккуратно осмотрели несколько самых способных к маскировке разведчиков, проверив сеновалы, чердаки и погреба, причём командир «Йети» отдельно распорядился, чтобы в дома не заходили и ничего к рукам бойцов не прилипло. Ничего и никого не нашли, а в домах никакого подозрительного движения не заметили.
Хотя местным это бы, конечно, не понравилось. Но они ничего не заподозрили, или просто не подали вида. На ночь были выставлены караулы, в одном из них успел отстоять и Данилов-младший. Когда он зашёл в штабную избу, то увидел собравшихся в ней командиров и приближенных к ним бойцов. В комнате было накурено, на заменявшем стол ящике стояли кружки с чаем и нехитрая еда. Они вели какой-то важный разговор и разом замолчали при его появлении.
– Ничего, – успокоил всех дядя Женя и указал Сашке на место с краю скамьи, – пусть слушает. Я ему доверяю.
– Ну, хорошо, – кивнул Семён Плахов, правая рука командира. – Пусть малец посидит. Только я вам ничего нового не скажу. Они звездят как дышат. Мы наших оставим, а их на бешбармак порежут. Я этих боговеров знаю. Врать в лицо не могут, им нельзя, но они могли пальцы скрещенные за спиной держать. Не может быть у них в семьях меньше пяти-шести детей! Спрятали всех, кто помоложе. Их тут, может, две сотни, а может, и три-четыре. Враги они, раз темнят.
– Не друзья – ещё не значит, что враги. Они выжить пытаются. Наказывать их вроде не за что. Но надо ехать. А наших тут оставлять нельзя, ты прав, – ответил Пустырник.
– Они за ордынцев, хоть и отнекиваются, – упрямо произнёс Волков, державший горячую металлическую кружку мутировавшей рукой. От кружки шёл пар – похоже, воду только что вскипятили, даже иван-чай ещё не совсем заварился. Но если он и чувствовал боль, то умел её переносить.
– Не обязательно, – ответил Пустырник. – Я тоже эту породу знаю. «Сахалинцы» для них такие же чужаки, как мы, а может, и хуже. Мы сюда ещё вернёмся. Но с миром и торговлей. А пока сделаем отметку на карте.
– Херово уезжать, оставляя за собой недовольных.
– Но ещё херовее ехать, оставляя за собой развалины и обиженных. Всё, я сказал. Я этим людям верю, – Пустырник ударил кулаком по импровизированному столу. – Ведём себя так, будто ничего не подозреваем, и уезжаем не позже, чем через три дня. Причём поедем якобы назад, на восток. Следы надо запутать.
Младший тоже налил себе чаю. Все понимали, что он замёрз, и не требовали от него пока исполнять обязанности денщика. Вроде принести воды или посуду помыть…
Разговор продолжался. Плахов рассказывал, как пообщался с местными охотниками. Через пень-колоду, но кое-что из коллег вытянул. Несколько местных ходили «на запад». Не в Европу, конечно, а до Урала, до Екатеринбурга. И они подтвердили, что радиация там до сих пор есть. И что дороги очень плохие. Кое-где размыты, разрушены обвалами, проседанием грунта, перегорожены пробками из авто-рухляди. Даже какие-то простенькие схемы ему набросали. В благодарность Семён заплатил немного боеприпасами. Такими, что в настоящем бою трудно использовать – дымным порохом, мелкой дробью… Отдал даже несколько старых гладкоствольных ружей. Потом расщедрился и добавил горсть винтовочных патронов из Заринска. Как у мужиков-лесовиков сразу глаза загорелись! Оказывается, они разбирались в боеприпасах. Поняли, что и порох другой, и патроны на заводе сделаны.
Пустырник сказал, что именно за патроны и покупали всех ордынцы. А уж во вторую очередь – за ценные устройства, которые в остальном мире давно приказали долго жить, и за горючее, которому, даже если нет машин, можно применение найти. И уже в последнюю – за свои нелепые сказки о новом мире. Слушая его, Данилов призадумался. Так почему же тогда в этой
