Час скитаний - Алексей Алексеевич Доронин

Например, про то, как у «сахалинцев» организованы боевые отряды, охотничьи партии, как они проводят мелкий ремонт. Мало что из этих «лайфхаков» можно было напрямую использовать. Зато понимать врага они стали лучше.

* * *

Около полудня увидели на обочине свой снегоход. Рядом с ним маячили две фигуры дозорных.

Командир с заместителем вышли из КШМ, взяв с собой Сашку.

– Командир, смотри, что нашли, – Лысый протянул Пустырнику находку.

Это была большая, необычной формы консервная банка. Под незнакомыми буквами какого-то чужого языка было изображено животное, похожее на корову, но покрытое длинной густой шерстью. Тот повертел её в руках.

– Ещё жирная. И пахнет мясом… и солидолом… Из стратегического резерва…

– И не боятся они такое жрать… Ей же сто лет в обед. Даже я бы не стал.

Все знали, что Лысый в походах может хоть улиток есть, хоть крыс, хоть собачью ляжку нежареную.

– Смелые… или слабоумные. Ничего, нам только на руку, если продрищутся. Не знаю, в каких убежищах они это нашли. Но там могло быть и что-то более ценное.

Все свои следы – кострища, кости и потроха съеденной дичи или рыбы, отхожие места – уходящие «сахалинцы» пытались маскировать, но делали это довольно небрежно. Да, они всё закапывали или прятали в подвалах развалин, почти не выходили из машин, не устраивали лежбищ снаружи. Но глаза сибиряков, привыкших к охотничьим вылазкам в мёртвые города, замечали каждую мелочь.

Ясно было, что враги совсем недалеко. И едут медленно. Известно, что скорость колонны равняется скорости самого тихоходного в ней транспортного средства. Наверное, есть у ордынцев что-то очень небыстрое.

А вот сибиряков ярость заставляла увеличивать темп движения. Злость и желание отдать долги. И плевать, что неприятелей больше. Те едут и, скорее всего, не ждут погони.

Наблюдатели, даже не передохнув, снова поехали в авангард. Ближе к вечеру они ещё должны будут присмотреть место для ночёвки.

Остальные вернулись в машину. Проводник сидел сзади и ел сухарь. Его теперь связывали только на ночь и не заковывали в «браслеты», но он всегда находился под присмотром одного бойца. Пустырник внимательно следил, чтобы Павла не трогали.

Но Сашка за напускным спокойствием видел во взгляде ордынца тревогу. «Что со мной сделают, когда я стану не нужен?». Ведь он должен был понимать, что при нём обсуждали разные вопросы. И он теперь слишком много знал.

Увидев у Пустырника в руках банку, Павел чуть не подавился своим сухарём.

– Мясо яка! Это томский отряд. У них такая тушёнка. Они возят трофеи из Томска в Новый Ёбург.

Проводник рассказал, что группа из Томска возила много всего, включая оружие и станки из убежищ. В Кузбасс она не заходила. Если там и были пленные, то абсолютно чужие. Томская область находилась далеко к северу, за пределами Сибирской державы. Там тоже оставались островки цивилизации, хоть и небольшие. Пустырник вспомнил, что Богданов-старший когда-то давно говорил про объединение, но ему это не удалось, не захотели томичи с ним объединяться. Очень обиделся тогда несгибаемый правитель, тема слияния стала в Заринске почти запретной. Каких-то торговых контактов с томичами тоже не было.

Дед Паша сказал, что охрана каравана большая. Человек семьдесят, но в основном – некондиция – пожилые или совсем зелёные, много почти инвалидов. Он сам там сначала служил, потом, когда узнали, что он охотник и следопыт, его перевели в другой отряд, в Кузбасс.

– Я вот чё думаю… Не стоит за ними идти, шеф, – вдруг заговорил Семён Плахов. – Вообще… этот поход – ошибка. Может, вернуться? В Кузнецово, а?

Это было равнозначно тому, чтобы вернуться в Заринск. Сашка оторопел от такой наглости и испугался: вдруг большинство поддержит Семёна? Наверное, тот давно уже вынашивал эту идею.

– Тогда про пленных придётся забыть? – спросил Пустырник.

– Про них и так пора забыть! – не выдержал Семён. – И ты это знаешь, Евгений.

В разговор вмешались Артур и Артём Красновы. Братья шумно высказались, что надо продолжать. Данилов их поддержал бы, но его мнения никто не спрашивал, и он сидел молча.

– Да вы чё? Это самоубийство, – упрямо пробормотал Плахов, помотав головой. – Их раза в два больше, чем нас.

– Вся наша жизнь – сплошное самоубийство, – ответил дядя Женя. – Вот мой приказ – идём вперёд.

Пустырник в демократию играть не хотел, и мнение бойцов спрашивать не собирался.

– Да мы не боимся, командир. Просто эта месть… кому она сдалась? Я пошёл, потому как думал, что мы дальше Кузнецово не поедем.

– Зассал? – произнесли хором Артур с Артёмом, синхронно повернувшись к Плахову, и Младший испугался, что сейчас будет драка.

– Тихо! – Пустырник поднял ладонь, и спорщики замолчали. – При чем тут мстя? Мы пошли не за этим. Это вот пацан, – он указал на Сашку, – может думать, что мы мстим и наша мстя страшна. А мы вышли на разведку. Нас так много только потому, что разведка эта дальняя, для неё необходимы ресурсы, она может сочетаться с нанесением ударов и захватом трофеев. Её три хоббита на ослике не проведут. Но главная цель – не ответный удар, а рекогносцировка. Сейчас они нас не ждут. Но до Волги мы вряд ли поедем. Наша цель – разведать наш западный рубеж.

«Вся наша жизнь – отложенное самоубийство», вспомнил Саша. Так дед всегда говорил. Правда, смысл в это вкладывал немножко другой.

Отец часто повторял, что на миру и смерть красна. Мол, надо не бояться, а смело идти вперёд, потому что все вокруг на тебя смотрят, нельзя опозориться, и один чёрт, всё равно никто не будет жить вечно. А вот дед… дед говорил – жизнь настолько мучительна, что смерть – это долгожданный отдых. Так он приговаривал, когда у него болела спина, или зуб, или предстояла тяжёлая работа в огороде, или когда кто-то съедал его жареную курицу. Говорил, что его всё достало, что жизнь не сложилась, всё с самого начала пошло не так, как надо, и вишенкой на торте произошёл Апокалипсис 23 августа 2019 года. Правда, нытьё не мешало ему делать дела и заниматься тяжёлым трудом, хоть он и вздыхал время от времени. Может, просто присказка такая была, а может, эмоциональная разрядка. Бабушку это, понятное дело, бесило. Хотя временами она сама жаловалась не меньше. Причём, если дед говорил со смешками и иронией, то бабушка была предельно серьёзна, заявляя о том, что жизнь тяжела и бессмысленна. А в состоянии депрессии просто лежала пластом и смотрела в окно. Потом это проходило, и она снова становилась обычной. Но выглядела её депрессия