Ворожей (сборник) - Владислав Сосновский

– Пойдем, – тихонько позвала Чайка. – Тут накурено и тошно. Пойдем, подышим морем. И ёжика возьмем. Пусть тоже подышит.

Мы вышли вчетвером: я, Чайка, Семен и «ёжик». Был тихий, лазоревый вечер, густо залитый на закатном горизонте огненным половодьем.

– Вещи твои где? – спросил Семен.

– В канцелярии Союза Писателей, – ответил я. – Завтра заберу.

– Тогда завтра ко мне их перетащим, – решил Сеня. – Здесь вещи хранить не нужно. Причал есть причал. Сюда народ разный шастает. Ко мне завтра отвезем. Я зайду после вахты.

Мы пожали друг другу руки, и Сенина фигура вскоре растворилась в синем сумраке вечера. Дальние дома на другой стороне залива еще бодрствовали, весело пылая золотом окон, отражавших закат. Но ближние строения уже погасли и не чувствовали природы. В них, тем не менее, горело скучное электричество, освещая обыденную, планомерную жизнь обитателей.

«Ёжика» я нес в целлофановом пакете, и все думал об удивительном перевоплощении Ольги, о ее новом странном имени и о пророческом совете Валентина найти розовую чайку. Может быть, разговор шел именно о ней?

Чайка взяла меня под руку. Мы спускались к морю. Собственно говоря, спускаться-то было – всего один пригорок.

– Ну рассказывай, – попросила Чайка. – Как ты плыл из Москвы?

– Я летел, – поправил я.

– Нет, Ветер. Ты плыл, – возразила Чайка. – Летать – это совсем другое.

Я вдруг ошарашено понял, что это совсем не та Ольга, которую я знал и любил в Москве. И в то же время это была она. Это был ее двойник, какой-то поразительный слепок с исчезнувшей Московской княгини. Еще я понял, что говорить с Чайкой на обычном языке вряд ли возможно. Она не подпадала под общий разряд нормальных людей. Потому, наверное, была не Лида, Вера, Наташа, Надя… Она была Чайка. Она отбросила одежду обычных имен и выбрала себе изящное и дорогостоящее – Чайка. Однако не родители же назвали ее так? Хотя попробуй, найди имя Север. Тут была какая-то загадка.

Мы спустились к морю, к нешумным его волнам. Вода у берега была глубокого сине-зеленого цвета, а дальше, к горизонту, цвет высветлялся, плавно переходя в чисто-голубой. Пахло йодом, парусиной, мокрым деревом, всем тем, что могло сопровождать отважных корабелов.

– Ну вот, – вздохнула Чайка. – Это мой океан. А там, вдали – мой дом. Дом в океане.

– Я знаю, – сказал я на ее языке. – Я тебя видел на второй день, после того, как приплыл на самолете. Ты летала вон там, над той далекой сопкой.

– Правильно, – согласилась Чайка. – Я всегда летаю над той сопкой. Впрочем, это не сопка. Это Мара. Старый окаменевший кит Мара. Когда я родилась в первый раз, он уже тут лежал. Мара каждый день пьет из моря, и тогда вода уходит. Ты видел, что вода время от времени уходит?

– Видел, – сказал я. – Но времени нет.

Чайка откинула розовые от солнца волосы и посмотрела на меня удивленно.

– Да, – сказал я, сгорая от желания обнять ее. – Времени нет. Есть пространство, в котором живут люди, птицы, звери, звезды, деревья, цветы.

– А знаешь, летаю не я, – неожиданно призналась Чайка. – Летает моя сестра. Моя вторая тонкая оболочка. Мое подсознание. Но чаще всего по ночам.

Мы немного прошли по берегу среди засыпавших или умерших медуз и рыб.

– Я тоже хочу обнять тебя, Ветер. Тебя так долго не было, – сказала Чайка, глядя в песок. – Разве ты не знал, что я жду тебя? Жду и тоскую. Потому часто летаю вслепую и могу разбиться.

– Эфир не может разбиться, – сказал я и прикоснулся губами к ее алым волосам. Они были шелковые, густые и мягкие. И солоно пахли морем. – Я бредил тобою еще там, далеко. Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что ты – Розовая Чайка.

Так мы стояли, обнявшись. Я смотрел на догорающий костер заката, на тлеющие, но еще более яркие его краски и чувствовал неожиданную, нежную любовь к этому необычному существу, – как назвал Чайку Север. А она уткнулась мне в грудь и замерла. И вдруг я уловил мгновенное исчезновение веса в обнимаемой мною женщине, словно в моих объятиях остался один только плащ.

Я тупо ощутил свое одинокое тело, и полынный холод страха вырос во мне, как черный цветок. В голубом воздухе залива мне бросился в глаза четкий абрис птицы, пересекавший надводное пространство между сопками.

Я быстро отстранил от себя Чайку. Вместо глаз у нее были лишь пустые, темные впадины. Цветок во мне распустился полностью. Тогда я снова привлек тело Чайки к себе, жутковато догадываясь, что она все же должна вернуться в пустую оболочку.

И она вернулась через какое-то время. Вздохнула и прижалась ко мне тесно и горячо.

– Как там? – спросил я, кивнув на залив, и чувствуя, что задаю глупый вопрос.

– Это нельзя передать словами, Ветер, – вздохнула Чайка. – Так свободно. Легко. Над морем тихо. Оно дышит спокойно и сонно. Можно плавно парить, не шевеля крыльями. Нужно только чуть-чуть направлять полет. Понимаешь?

– Нет, – резко сказал я. – Ты выпорхнула так стремительно – я был просто в шоке. Мне стало жутко без тебя. В следующий раз предупреждай. Ладно?

– Предупреждать?.. – изумилась Чайка. – Разве можно предупредить о том, что сейчас с тобой произойдет? Можно ли сказать: через минуту я буду счастливой. Или: я сейчас полюблю этого человека. Или: сейчас услышу свое сердце. Что-то взрывается во мне, и тогда, независимо от себя, я уже лечу, уже слышу грохот сердца, уже люблю. Разве можно предупредить об этом? Наступает момент, когда ты хочешь пить, и ты пьешь. Но ты же не говоришь никому: ребята, я сейчас, захочу пить.

Чайка посмотрела мне в глаза и улыбнулась.

– Ты странный. Когда тебя тянет писать, разве предупреждаешь кого-нибудь: вот сейчас напишу рассказ.

– Иногда предупреждаю, – сказал я.

– Кого?

– Самого себя.

– Но так нельзя, – ужаснулась Чайка. – Тогда ты напишешь не то, что хочешь. Потому что всем руководит Учитель. Он дал тебе дар быть Ветром, а мне Чайкой. Если бы я думала, что сама себя сделала птицей, я бы никогда не взлетела. Он говорит мне: лети, и я лечу. Тебе же говорит: пиши вот это. И ты пишешь, разматывая тот клубок, который Он тебе подарил. Вот отчего часто получается, что от себя начинаешь писать о том-то и о том, а в результате получается совсем иное. Я не знаю, в какой момент Он скажет мне: лети. Но уж когда говорит – это праздник, о котором я не могу никого предупредить. Даже тебя. Впрочем, у вас это называется вдохновением. И вот скажи, можешь ты о нем кого-либо предупредить?

Я что-то промямлил, чувствуя: Чайка права.

– Ты смешной, – засмеялась она и потрепала меня по волосам. – Всегда помни, что ты – Ветер и никто другой. Тогда все будет как надо. Каждому Учитель подарил его единственную Книгу, в которой Он же и помогает перелистывать страницы. Просто нужно уметь читать. Внимательно читать. Но многие ленятся. Или просто не хотят учиться.

– Послушай, – сказал я, переставая что-либо понимать. – Ведь это ты прилетала ко мне в Москву. Жила у тети, не дав мне ни адреса, ни телефона. Как я мог найти тебя, когда ты исчезла? Растворилась в пространстве.

– Все это тебе приснилось, Ветер. Вся наша жизнь – сон, – загадочно произнесла Чайка. – Но никто и ничто не исчезает бесследно. Когда ты очень захотел, то нашел меня. Правда, тебе помог Учитель.

Я набрался смелости и расстегнул верхнюю пуговицу на костюме Чайки. Затем вторую. Чайка спокойно смотрела мне в лицо. Я расстегнул третью пуговицу и оголил левое плечо. Там должна быть родинка, которую я любил целовать в своей дворницкой комнате на Тверском бульваре.

Я оголил левое плечо и обомлел: на том же самом месте, где у Ольги была одна родинка, теперь рядышком ютились две. Я приник к ним губами, потому что почувствовал, как тяжелая волна покаяния прокатилась по мне от макушки до пяток. Конечно, это была моя Ольга, но уже в каком-то другом качестве.

Я застегнул пуговицы и поправил плащ на плечах Чайки.

– Если бы я не была Чайкой, – как ни в чем, ни бывало, сказала моя перевоплощенная Ольга, – может быть, я была бы кротом, видела бы только землю, а вернее, чуяла бы ее и умела слышать, кто и как ходит на поверхности. Я знала бы другое. Но я чайка, и мне подарено видеть больше. Мне самой неизвестно, откуда я знаю, что ты прилетел из пыльной Москвы, что ты – Ветер и тоже хочешь летать над землей, что ты должен написать хорошие книги, что нас с тобой ждет любовь и здесь, внизу, и там, наверху, что мы всегда будем вместе, даже если разлетимся в разные стороны. Потому что у нас один Дом. Дом, сотворенный из рассвета и заката.

– Дом в океане?

Чайка внимательно нежно посмотрела на меня, но ничего не ответила.

Костер на горизонте догорел, оставив в небе тихий малиновый жар. Одна из сторон бухты, обжитая, зажгла электричество. Ровное, сверкающее ожерелье огней повисло на шее большого кита Мары, который пил, по словам Чайки, для пропитания воду из лагуны. Стало прохладно, и я запахнул Чайку в полу своей куртки. Она вдруг встрепенулась, достала из пакета кактус и подняла его к закату.