Эфирное время - Полина Дашкова

– Ох, я, кажется, оставил очки на столе. – Он закрыл дверь, решительно вернулся в комнату, осмотрел стол, потом наклонился, заглянул под стол, вытащил очки из кармана пальто, нацепил их на нос, растерянно взглянул на Елену Петровну и громко произнес; – Одного не понимаю, как же вы позволили ребенку принести в школу такую дорогую вещь, показывать ее одноклассникам? Да и как сам Артем не понимал, насколько это опасно? Он что, не знал, что этой броши цены нет? Однако погодите, получается полнейшая ерунда!

Сейчас у нас девяносто девятый. Правильно? Четырнадцать лет назад Артему исполнилось шестнадцать, и тем ужасным летом он как раз закончил девятый класс, стало быть, брошь с алмазом «Павел» он принес в школу в десятом? Нет, вы меня, простите, но в таком возрасте уже можно соображать. А главное, как же вы допустили, Елена Петровна? Вы, такая умная, такая осторожная женщина, – Илья Никитич укоризненно покачал головой, – даже страшно представить, чем это могло кончиться?

– Копия… – пробормотала Елена Петровна, едва шевельнув побелевшими губами, – Слава сделал копию по рисунку из каталога… Темочке было всего двенадцать. Ему понравилась история про курицу, Слава любил рассказывать ребенку истории о камнях…

– Чего вы боитесь? – в который раз повторил капитан Косицкий, глядя сверху вниз на опущенную голову старика, на вязаную детскую шапку с помпоном.

Может, эту шапочку носил Артем в детстве, а теперь донашивает отец? Они действительно не покупают новых вещей. Они живут страшно экономно, почти в нищете, между тем сложно поверить, что у подпольного ювелира такой высокой квалификации не осталось вообще никаких сбережений. Он многие годы придумывал для отъезжантов способы вывозить золото и камни. Он делал копии знаменитых ювелирных украшений для коллекционеров. В Институте минералогии есть его работы. Он был чуть ли не единственным специалистом по изготовлению «двойников» знаменитых драгоценных кристаллов.

– Впрочем, я вас уговаривать не собираюсь. До свидания, – капитан распахнул перед Вячеславом Ивановичем стеклянную дверь гастронома, – возвращайтесь к своей Леле, кормите ее поджаренным ржаным хлебушком и слушайтесь во всем, как малое дитя.

– Подождите, – еле слышно произнес Бутейко, – не уходите. Я сейчас.

Капитан остался на улице. Сквозь стекло он наблюдал, как сгорбленный старик в детской вязаной шапочке с помпоном покупает половинку ржаного батона. И больше ничего, только хлеб.

Он вышел, огляделся затравленно.

– Вячеслав Иванович, я здесь, – тихо позвал его капитан.

– Давайте сядем, – произнес Бутейко, продолжая тревожно озираться, – впрочем, здесь негде. И холодно. Или вот, пожалуй, зайдем в тот дворик, там тихо, лавочки чистые, целые.

Во дворе за детской поликлиникой действительно было несколько целых и чистых лавочек. Они уселись подальше от двух старушек, которые выгуливали внуков. Капитан закурил. Диктофон у него был самый обычный, для того чтобы что-то записалось, его надо было достать и хотя бы положить на лавочку рядом с Бутейко, а еще лучше поднести близко к его губам. Дворик, хоть и был тихим, однако кричали дети, из переулка доносился шум машин. Иван не решился открыто записывать, боялся спугнуть, к тому же не надеялся сразу, здесь, во дворе на лавочке, услышать внятное признание.

– Он приходит каждую ночь, – заговорил Бутейко быстрым, нервным шепотом, так тихо, что капитану пришлось придвинуться поближе. – Но главное, я до сих пор не могу понять, как это произошло с нами. Пожалуйста, не дымите на меня. Я не переношу дыма. Я больной человек. И вытащите левую руку из кармана. Я должен убедиться, что у вас нет диктофона.

– Простите, – Иван загасил сигарету, показал руки, – диктофона у меня нет.

– Спасибо… Постараюсь поверить на слово, Леля предупреждала… Впрочем, я ведь не могу вас обыскивать, – он нервно усмехнулся, скривил рот, – ни с кем, кроме нее, я не могу поговорить об этом. Она запрещает даже думать, повторяет без конца, что ничего не было. А мне надо выговориться… Вы, вероятно, не поймете ничего, ну и хорошо. Сначала я решил, у меня просто галлюцинация. Я столько раз смотрел на брошь, я своими руками сделал копию по картинкам из каталога. Сначала просто, для себя, хотел повторить эту красоту. Заказ на копию я получил позже, значительно позже, и продал уже готовую работу.

– Кому? – осторожно спросил Иван.

– Не перебивайте меня! – вскрикнул он, дернувшись, словно его ударило током, и. даже попытался вскочить. Капитан осторожно придержал его за руку.

– Простите, больше не буду.

– Я знал все об этом камне, и вот Кузя, пьяница, совершенно никчемный человек, разворачивает какую-то грязную тряпку, а там брошь графа Порье. Настоящая, не подделка, уж я-то сразу, с первого взгляда могу определить. Он разворачивает и спрашивает: «Вот за это сколько дадите? Вещь дорогая, наследственная». Он мне объясняет, что это вещь дорогая и наследственная! Я подумал, грешным делом, уж не отпрыск ли он графа? Но это ерунда. У Михаила Ивановича Порье детей не было. Оказалось, все просто. Дед этого самого Кузи, крестьянин подмосковного совхоза «Большевик», решил вырыть из земли в своем дворе какую-то каменную дуру, остаток барской беседки. Дело было в самом начале тридцатых. Он хотел выстроить дом, и каменная дура мешала. Стал он рыть и нашел старинную шкатулку. А там брошка с камнем. И совхозник Кузнецов, . которому было тогда всего лишь двадцать пять лет, решил, что эта штука принесет ему счастье, такая она была красивая и необыкновенная, и даже каменный фундамент не стал выкапывать. Дом построил в другом месте. А брошь спрятал, никому не показывал, только в старости отдал сыну и завещал внукам хранить, не продавать. После войны семья переехала в Москву, поселок стал дачным. Последний отпрыск семьи Кузнецовых, этот самый Кузя, спился, и ему ничего не было жаль. Брошь с «Павлом» оказалась единственной вещью, которую он мог продать. И вот он стал ходить по ювелирным магазинам, но все боялся, что подумают, будто украл. А когда я подошел к нему во дворе магазина, он решился. Однако ведь передумал потом, как стал нам с Лелей рассказывать семейную легенду, расчувствовался, сказал, что, пожалуй, продавать не станет, мол, забирайте назад ваши деньги, отдавайте мою вещь. И как будто нарочно, происходило все это в Серебряном бору, в укромном, безлюдном месте. Мы ведь пригласили его на шашлыки, хотели отпраздновать покупку. Вечер был душный, мы выпили, и когда он стал ныть, требовать брошь назад, мы не выдержали. Я кинулся на него, повалил, Леля накинула ему на голову пакет… Когда мы поняли, что произошло, быстро все убрали, труп оттащили в кусты, потом только сообразили, что никто нас не видел, и ни одна живая душа не знает. Леля сразу сказала мне: забудь. Ничего не было. Но я не мог. Каждую ночь, все эти годы, он ко мне приходит. И вот он забрал Артема. Леля говорит, надо жить дальше. Когда все кончится, мы уедем.

– Что кончится?

– Следствие, суд.

– И куда же вы собираетесь уезжать?

– Наверное, за границу. Мне надо думать о своем здоровье. Мне надо лечиться, и тогда он перестанет приходить ночами. А вам я ничего не рассказывал, – Бутейко резко поднял голову и посмотрел на капитана совершенно другими глазами, ясными и пустыми, – если вы думаете, что все это я повторю для протокола, то ошибаетесь. Мне казалось, станет легче, но не стало, ни капли. Вы не священник, чтобы я вам исповедался. Вы мне этот грех отпустить не сумеете.

– Это верно, я не священник. Однако вы позвонили мне на пейджер, вы хотели встретиться со мной, чтобы все рассказать. Где же эта брошь?

– Какая брошь?

– Перестаньте, – поморщился Иван, – вы храните ее дома, в тайнике? Или где-то в другом месте? Кто заказал и купил у вас копию? Кто и когда?

– Теперь в аптеку, – произнес Вячеслав Иванович, растерянно озираясь по сторонам, как человек, который только что проснулся в незнакомом месте, – там надо по рецепту…

– Я провожу вас.

– Спасибо.

До аптеки шли молча. Капитан опять придержал двери и остался ждать на улице.

– Можно взглянуть на лекарства? – осторожно спросил он, когда Бутейко вышел.

– Да, конечно.

Капитан заглянул в маленький аптечный пакетик. Галоперидол и седуксен в таблетках, аминазин в ампулах, три упаковки с одноразовыми шприцами.

– Леля сама делает вам уколы?

– Да. Она умеет, совсем не больно.

– И давно?

– Второй год.

– А кто выписывает рецепты?

– Она, Леля. У нее есть бланки с печатями. Она ведь работала в районной поликлинике. Она врач-невропатолог. Ушла на пенсию три года назад по состоянию здоровья. Но на самом деле она здорова, просто не хотела работать бесплатно.

– Понятно. А идея уехать возникла сейчас, после смерти Артема, или раньше?

Бутейко остановился так резко, что чуть не упал.

– Какая идея? Куда уехать? Я вам об этом ничего не говорил!