Прекрасная страна. Всегда лги, что родилась здесь - Цянь Джули Ван
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После ужина – рагу с хлебом за длинным столом, так грубо сработанным из дерева, что я стала воображать нас в роли рыцарей Средневековья, – мистер Кейн и другие учителя рассадили нас в главном зале у камина. Белый мужчина в комбинезоне цвета загара и панаме такого же оттенка встал во главе стола. На шее и плечах у него разлеглась какая‑то желтая, толстая, мясистая штука. Входя в зал, я поначалу решила, что это какой‑то большой шарф, но когда подошла ближе, то даже мое зрение оказалось не настолько плохим, чтобы не понять, что на самом деле это был не шарф, а чешуйчатый питон. Тварь была такой длинной, что ее хвост спускался по всей правой руке мужчины до самых пальцев. Я подавила мгновенный рвотный позыв – я никак не могла снова испортить Кристине обувь, она и так поминала мне тот случай к месту и не к месту – и поспешила уйти в дальний конец зала.
Пока мужчина в одежде цвета загара нес какой‑то вздор, нас, одного за другим, заставляли прикоснуться к змее, а она раскрывала на нас пасть и демонстрировала беззубые десны. Я умудрилась легко отделаться, коснувшись ее только кончиком указательного пальца и глядя при этом в другую сторону. Мистер Кейн этим удовлетворился. Я еще в начале школьного года усвоила, что у нас есть только два выхода: либо сделать то, что он сказал, либо рассмешить его.
После приключения со змеей мы получили горячее какао – хотя у меня в желудке было слишком неспокойно, чтобы сделать хоть один глоток, – а потом нас развели по спальням. Моя оказалась в числе самых маленьких: в ней поместились только две двухъярусные кровати для четырех девочек. Мы с Кристиной, разумеется, спали на одной кровати, а вот двух других наших соседок я не помню: их имена стерлись из моей памяти.
Свет погасили в девять вечера, и я для разнообразия порадовалась, что можно пораньше лечь спать. Чем раньше усну, тем скорее увижу Ма-Ма. Мне было тошно весь день находиться среди такого множества людей, оказавшись вырванной из кокона нашей маленькой семейной квартирки. Целый коридор здания был отведен для девочек, и с учительницей, назначенной дуэньей нашего этажа, я не была знакома, хоть и видела ее в школе. Она была одной из немногих учителей некитайского происхождения и фигурой напоминала грейпфрут на ножках. Когда ее каблуки процокали по лестнице, затихнув в стороне от нашего коридора, я услышала, как по всему этажу со скрипом открываются двери. За этими поскрипываниями рождался возбужденный шепот девочек, уже вовсю хихикавших из-за того, что удалось нарушить правила.
Мои соседки тут же присоединились к хихиканью и шушуканью.
Я застонала:
– Неужели это обязательно?
– Здесь все равно холод собачий. Идемте! – и с этими словами две безымянные девочки исчезли за дверью.
Кристина осталась со мной в темноте. У нее было немало недостатков, но верность была у нее в крови. Мы вместе лежали в тишине, одна над другой, как составленные друг на друга шлакоблоки, прислушиваясь к нашему общему дыханию, приглушенному смеху и чириканью прямо за дверью. Я натянула тонкое одеяло до самого носа, укутав им плечи и шею, но вскоре начала дрожать; мои зубы клацали друг о друга. Я легла в постель не раздеваясь, но меня все равно трясло от холода. Кристина вскоре начала похрапывать. Как она ухитрилась заснуть в такую холодину?!
Следующие пару минут я подумывала, не стащить ли одеяла с двух других постелей, но не могла придумать, как реализовать эту задачу и при этом не сбросить с себя собственное одеяло, оставшись уязвимой для обморожения. Я не вполне понимала, что такое обморожение, но заключительные сцены «Костра»[95] преследовали меня после первого же прочтения, и я рассудила, что не стану рисковать своими конечностями ради двух одеял, сотканных настолько рыхло, что их нити все равно пропускали холодный воздух.
Это был первый раз, когда я замерзла так сильно, что у меня буквально стучали зубы. Мне вспомнились колючие свитера, которые присылала нам почтой Лао-Лао, аккуратно сложенные стопками вдоль наших сквозистых окон; мощный маленький радиатор в нашей главной комнате, который шипел и плевался каждый раз, когда его пробуждали ото сна. И тогда я поняла, что можно испытывать ностальгию по месту, которое служит тебе домом, пусть даже ты больше не знаешь, где твой дом.
Я направила свои мысли к единственному месту, которое дарило мне покой. Я представляла, как Ма-Ма и Ба-Ба вместе смеются дома, на диване, на котором они делили редкие счастливые моменты. А в переулке под нашими окнами Мэрилин вылизывает лапы и, набив животик едой, урчит. А потом я переступила порог сна.
* * *
Возвращение Ма-Ма прошло негладко. Она продолжала лежать в постели и постоянно мучилась болями. Я недоумевала, зачем надо было проходить через все тяготы операции и больницы, если от этого ничего не изменилось. Теперь еду готовил Ба-Ба, и вскоре его кулинарные умения были исчерпаны до предела. Ма-Ма отказывалась учить меня готовить. Умение хорошо готовить – проклятие для женщин, говорила она, потому что оно означает, что тебе придется ежедневно стоять у плиты до конца твоих дней.
Пару раз, когда Ма-Ма спала или слишком мучилась болью, чтобы терпеть меня рядом, я ходила с Ба-Ба в магазин. Большую часть времени в магазине я проводила в отделе кулинарии, где в стеклянной витрине были выставлены блестящие румяные куриные тушки, вращающиеся на серебряном вертеле. Прямо перед витриной были пластиковые пакеты с проделанными в них дырочками; каждый – саван для курочки, завершившей свой кружащийся танец. Эта витрина была отрадой для всех органов чувств: вечно изменчивое представление под яркими огнями; вкусные ароматы масла и жира; горячий воздух, румянивший мне щеки и посылавший волны тепла по телу. Закрывая глаза и смакуя эти запахи, я почти ощущала вкус аппетитной курочки на зубах, на языке, соскальзывающий вниз по глотке.
* * *
Однажды мне случилось читать «Белого клыка» на лоджии (весна еще только перетекала в начало лета, и пока находиться там было вполне терпимо), и я увидела в окно Мэрилин. Она взбиралась на крыльцо, держа в пасти что‑то коричнево-белое, комкообразное. Ба-Ба готовил ужин, а Ма-Ма
