Дождь: Рассказы китайских писателей 20 – 30-х годов - Мао Дунь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Праведник имел власть над людьми, но тем не менее нащупал браунинг: что-то недоброе появилось в лицах крестьян.
Один из крестьян заговорил, как обычно, робко, только в голосе его звучали какие-то новью нотки:
— Мы… мы… Праведный Ши, открой амбары на дамбе… мы…
Даже не разобрав как следует слов, праведник тотчас же уловил их смысл. Рука его крепче сжала браунинг, на щеке заходили желваки:
— Открыть амбары?
Пи-эр кивнул, и на макушке его стали видны фиолетовые шрамы.
— Праведный Ши, мы истинную правду говорим… нынче год… очень уж тяжел. Не хочешь вернуть залоговые деньги — открой амбары. Есть нечего… одеться не во что… Только и остается, что помереть, если ты…
Вены праведника, казалось, вот-вот лопнут:
— Бунтовать?!
Бац! Кулак с грохотом опустился на стол, в лампе запрыгал фитиль. Опрокинулась чашка, и по столу разлился жирный суп. Зазвенели рюмки. Палочки для еды полетели на пол.
Праведник Ши оттолкнул стул, точно расчищая место для поединка. Дяо Цзы-дун поглядывал то на дверь, то под стол. Бежать никуда! Ио он сразу сообразил, как действовать: ведь у него есть винтовка. Правда, она заперта в чулане. И старина Лю куда-то запропал. Надо позвать его — пусть принесет винтовку! Нет, не выйдет. Попробуй он раскрыть рот — этот негодник Пи-эр живо заткнет его здоровенным кулаком.
Между тем Пи-эр выжидательно смотрел на праведника.
— Зачем злобствуешь? — раздался чей-то грубоватый голос. — Ведь мы с миром пришли, л ты зло затаил.
— Вот-вот! Мы только просим открыть амбары. Откроешь — ладно, а не откроешь…
— Как жить дальше? Коли не откроешь…
— Не хочешь, так верни залоговые деньги!
— Просим тебя, праведный Ши, напиши записку, мы отнесем ее к дамбе, и твои люди откроют амбары.
Настоятель заскрежетал зубами:
— Амбары мои! Мои! Эй, вы! Вы!
Резче обозначились па лицах морщины; налились кровью глаза: того и гляди, крестьяне оросятся па праведника и разорвут его на части.
Не смея глядеть людям в глаза, Дяо Цзы-дун зашептал трясущимися губами:
— Учитель, учитель, позвольте им… разрешите…
— Свинья! — Праведник в бешенстве залепил ему оплеуху.
Глаза его едва не вылезли из орбит. Послушаться Дяо Цзы-дуна? Ни за что! Кто станет ему после этого повиноваться? Он и не подозревал, что эти негодяи так смелы.
Как переменился мир! Раньше хоть Бодисатвы боялись, а сейчас и Бодисатву ни во что не ставят, и он, праведник, со своим браунингом для них ничто.
— Просим тебя, напиши, пусть откроют амбары!
От оплеухи Дяо Цзы-дун отлетел к стене, ударился затылком и, хлопая глазами, смотрел на праведника. Левая щека его стала лиловой. В ушах стоял ужасный шум, в глазах рябило от множества жестикулирующих рук. Перед ним поплыло пепельно-серое лицо учителя, его рог, как во время конвульсий, то открывался, то закрывался, и непонятно было: говорит учитель или только шевелит губами.
Неожиданно он повернулся к Дяо Цзы-дуну:
— Неси кисть и тушь!
— Что?! — Дяо Цзы-дун вздрогнул и снова ударился затылком о стену. Однако тотчас же бросился выполнять приказание, а в голове неотступно вертелось: «Только бы их отсюда спровадить, только бы спровадить…»
Сразу наступила тишина. На улице залаяли собаки — одна, другая, третья, — будто в деревне появился чужак.
Несколько десятков пар глаз впились в руку праведника, который, закусив губу, кистью выводил иероглифы… Пусть отправляются с этим листком на заливные поля и требуют у охраны[93] открыть амбары… Писал праведник одно, а на уме у него было совсем другое. Теперь он знал, как справиться с этими негодяями. Безмозглые боровы!
«Есть два способа утихомирить народ, — часто поучал он своих учеников. — Первый — это одурачить его, как одурачивают разбушевавшихся свиней; стоит позвать их: „дю-дю-дю“, — как они сразу угомонятся, совсем не обязательно кормить их рисом. А не удалось одурачить, тогда надо прибегнуть к оружию — это способ более жестокий. Словом, поцеремониться немного, а потом пусть испытают на своей шкуре закон сторожевых постов».
Чтобы спровадить людей, Ши пошел на уступки, а вдогонку им пошлет стражу для расправы. Завтра нескольких арестуют, и силы крестьян будут подорваны.
Рука праведника дрожала, пока он писал, и он едва не выронил кисть.
Крестьяне, однако, и не думали расходиться.
— Возьми, брат Гао-сань, записку и беги на дамбу. Как уладится все, дай знать, мы здесь подождем.
Тот, кого назвали Гао-санем, схватил записку.
— Ждите от меня вестей. Если до рассвета не дождетесь, знайте…
Тело праведника обмякло, перестало ему подчиняться. Зубы стучали. Вдруг он выхватил браунинг и с такой силой нажал на спусковой крючок, что заныл палец.
Раздался выстрел.
Кто-то пронзительно вскрикнул. Толпа разом подалась назад.
— Монах Ши, ты стрелял?
Его назвали «монах Ши» и к имени не добавили почтительное «праведный».
Это вывело из оцепенения Сюй Хун-фа, Пи-эра и всех остальных: праведный Ши — всего-навсего монах, самый обыкновенный человек! Все пережитое разом нахлынуло на людей. Чаша терпения переполнилась…
— Эй, Ши! Так вот ты, оказывается, какой!.. Ты… ты!
— Он и сегодня думал одурачить нас, он хотел…
— Держите его!
Кто-то вырвался из толпы и с яростью вцепился в праведника.
«Стрелять», — мелькнуло в его голове, но было поздно.
— Смотрите, как бы не сбежал монах Дяо!
— Убить эту сволочь! Это ты звал Бодисатву, ты, поганое отродье! Ты! Ты! Ты!
Вырваться монахи не могли: их крепко держали
