Майя: Форс-минор - Бодхи

— Огонь?

— Да, я тебе покажу потом, это рядом, — для того, чтобы поджечь дрова, нельзя использовать спички или зажигалку, надо обязательно взять огонь у Шивы, иначе все будет неправильно.

— В каком смысле?

— Умерший не попадет к Шиве. Ты и этого не знаешь?

— Да, знаю, но мне это не понятно. Получается, что ты можешь быть каким угодно негодяем, убийцей, например, но если тебя сожгут здесь, ты попадешь к богу.

Замялся. Не хочет видеть этого противоречия, отвечает что-то невнятное. Ладно, расскажи о чем-нибудь еще.

— Не все тела сжигают. Не сжигают мусульман, беременных, садху, укушенных змеей, пораженных оспой и самоубийц.

— Их хоронят?

— Нет, их просто бросают в реку.

— ???

— Что тебя удивляет?

— Я видела, что люди там купаются и стирают белье… Я даже видела, что одна женщина там мыла ребенка.

— Ганга — это мать для всех нас. Каждое утро я захожу в нее и совершаю пуджу, делая несколько глотков, тысячи людей делают то же самое, и вот сейчас мне сорок лет, и со мной НИКОГДА еще ничего не случалось. Ганга божественна, в ней не может быть грязи.

— Джай, может быть люди все-таки болеют, но боятся даже подумать о том, что это может быть из-за Ганги?

— Ты не понимаешь…

— Ну здесь же постоянно кто-то болеет! Так почему не из-за этой воды? Я читала, что в ней в триста тысяч раз больше вредных бактерий, чем в городской реке где-нибудь в Европе.

— Это может быть и так, но это не имеет никакого значения. Ганга — это не река, это богиня, мать. Шива — отец, Ганга — мать.

— Ясно:)

— Хочешь я принесу тебе воды из реки? Ты сама увидишь, что ничего не будет, это только улучшит твою карму.

— Нет, Джай, не надо, — даже заерзала на месте, как будто он может меня заставить.

— Боишься?

— У меня другая религия, — соврала, зная, что это произведет нужное впечатление. Точно, уважительно закивал головой. Меняю тему. — Странно, что здесь никто не плачет. Я слышала, что в индуизме совсем другое отношение к смерти, чем в других религиях. Вы нет боитесь смерти, так?

— Ты обратила внимание на то, что здесь одни мужчины?

— Ну да.

— Как думаешь, почему?

— Женщины плачут дома?

— Точно! Смерти все боятся, но здесь не принято показывать свою боль.

— Так значит ты не веришь в то, что после смерти попадешь к богу, если все-таки боишься смерти?

— Верю, конечно же верю, но все равно страшно. И больно, когда умирают родственники… В прошлом году умерла моя мать, я сам сделал костер для нее, с виду я был невозмутимо спокоен, но внутри, вот здесь, — показал на сердце, — была боль.

— Ты каждый день видишь смерть, я думала, ты уже успел привыкнуть ко всему.

— Так и есть, пока это не касается меня и моей семьи.

— Ясно… А это что за здание? Выглядит зловеще.

— Крематорий. Здесь сжигают тех, у кого нет денег на дрова. Дрова для многих — роскошь… В твоей стране людей хоронят?

— Да. И потом еще годами ходят на кладбище общаться со своими родственниками.

— Так они же уже родились заново!

— В моей стране в это не верят:)))

— Во что же они верят?

— В рай и ад. А вообще-то — кто во что. Многие вообще не верят, что что-то есть после смерти.

— Как же они живут??? Это же ужасно, — жить, думая, что после смерти ничего нет.

— По моему, не важно, во что ты веришь, важно, как ты живешь.

— Ты права, но я не представляю, как бы я жил, если бы думал, что со смертью все закончится… А ты тоже веришь в то, что это так?

— Я ничего не знаю об этом. У меня нет такого опыта, поэтому мне нечего сказать о том, есть ли что-то после смерти.

— У меня тоже нет такого опыта, но я верю в то, что написано в Ведах.

— Я понимаю, Джай, это твой выбор.

Уже окончательно стемнело. Я вспомнила, что плохо помню дорогу обратно и собралась прощаться.

— Я еще покажу тебе огонь Шивы.

— ОК.

Неподалеку от набережной стоит нечто, напоминающее чугунную печь, в которой горит, не переставая, небольшой огонек, дающий жизнь всем погребальным кострам.

— Приходи еще, поболтаем.

— Может быть приду. Ты не знаешь, как лучше пройти к Шивала гат?

— Это близко, — минут через десять будешь там, иди по этой улице и никуда не сворачивай. И будь осторожна с собаками, — ночью они собираются в стаи и могут напасть, тогда тебе не поздоровится. Они могут даже насмерть загрызть… Хочешь, я тебя провожу?

Уже открываю рот, чтобы с радостью согласиться, но хватает ума взглянуть ему в глаза. Ну точно. Шелковый вирус активизировался…

— Нет, спасибо, я живу прямо тут, рядом.

— Около американской булочной?

— Пока еще не знаю. Я живу в «Санрайз отеле».

— Ну да, соседняя дверь — дверь булочной. Принесешь мне как-нибудь пирожное?

Просьба меня растрогала, — заправляющий смертью просит принести пирожное, как маленький бездомный ребенок.

— Принесу:) Обязательно принесу тебе пирожное.

«** ноября.

Три дня работы. Собственно говоря, почти ничего не удалось конструктивного, за исключением того, что оформились три важных препятствия. Мне кажется, это важно — если раньше передо мной была просто глухая стена, то сейчас я вижу в ней отдельные кирпичи. Во всяком случае, я определенно чувствую это изменение как позитивное, и поскольку спросить не у кого… а что, собственно спрашивать… я чувствую это изменение как позитивное, как достижение, и точка.

Мне удалось увидеть, что первая проблема состоит вот в чем — когда возникает негативная эмоция, то вместо того, чтобы начинать ее устранять и пытаться вспомнить себя в каком угодно радостном, светлом состоянии, я начинаю думать о том или о сем — почему она возникла, что же теперь делать, а можно ли вообще что-то сделать и так далее. И именно то, что я начинаю думать, а не делать, и закладывает основу моего поражения. Начать прежде всего ДЕЛАТЬ в тот момент, когда появилась негативная эмоция — вот постановка задачи, которая сейчас для меня актуальна. Буду ее решать.

Вторая проблема — возникающее чувство жалости, жалости потери. Где-то у Кастанеды я читала, что даже когда ходишь в туалет, то перед тем как слить воду, каждый смотрит на то, что он сливает, словно прощается со своим имуществом. Смешно, но факт — мои негативные эмоции — это МОИ негативные эмоции, и прежде чем попытаться их слить, я каждый раз на них смотрю, а за это время они успевают расползтись, укрепиться, усыпить меня с концами. Получается, прав был Тай — не «не могу», а прежде всего «не хочу», ведь если жалко, то откуда возьмутся яростные усилия? Как будто имущества лишаешься. Скажем, говорит мне кто-нибудь, что я дура, и мне до слез почему-то жалко, что я препятствую появлению ответной неприязни. Как преодолеть этот барьер? Пока не знаю. Наверное надо очень захотеть. Надо много раз пробовать и в конце концов победить. Похоже на самоувещевание, на самогипноз… нет, не похоже. Или похоже… а какая разница? Мне важен результат, или важно — на что похожа та лопата, которой я выкопала клад? Лопата у меня вроде намечается — буду копать дальше. Возможно, надо ставить перед собой минимальные цели, добиваться хотя бы минимальных побед. Хотя бы на десять, на пять секунд удержаться вне негативной эмоции».

Глава 29

Стук в дверь сквозь сон показался таким громким, как будто меня несколько раз хорошенько встряхнули. Темно. Сегодня ведь у меня утренняя экскурсия по Ганге… Кричу через дверь, что проснулась и, зажмурившись, включаю свет… Пока одеваюсь — хаос мыслей, образов. Полусонное состояние и тюремная обстановка комнаты вызывают чувство потерянности, в котором смешался дискомфорт и предвкушение. Фотоаппарат, блокнот, ручка, толстовка (утром на реке прохладно), часы. Вываливаюсь.

Раннее пробуждение и выход на улицу еще затемно прочно ассоциируется с воспоминаниями из глубокого детства. Только рано утром, еще до рассвета, я могла остаться наедине с собой. Все спят, ты совершенно одна, тихонько одеваешься, чтобы не дай бог не скрипнула дверь. Выскальзываю в подъезд. Закрываю дверь. Высунув язык, поворачиваю ключ — есть! Свобода! Сдерживаю эмоции, бьющие через край. Тишина… Гулко раздаются тихие шаги, жму на кнопку, и неожиданно дико взвывает лифт — кажется, сейчас перебудит весь дом… но нет, все по-прежнему. Чувствую себя как на другой планете. Какое чудо — ни одной живой души! Только в этот момент понимаю — как же они все достали… На улице темно, свежо, таинственно. Здесь живет легкий туман… он совсем другой сейчас, он живой. Окутывает, но не разделяет, а наоборот, сближает вон с теми деревьями, с тем, чего я даже не вижу, с тем темным пятном за деревьями, как будто это не просто темнота. Она дышит, она живет! Легкий испуг, и вдруг — неожиданная радость полного одиночества. Я знаю, что она придет, я жду ее и она вспыхивает, ласкает сердце сладкой щекоткой, щемящей воронкой выкручивается из тела, пробуждая нежность, желание любить. Кого? Любить. Без всякого «кого», просто отдаться этому предвкушению, и оно начинает жить, ему не надо никаких условий — оно просто есть. Медленно, как во сне, прохожу вдоль дома, заворачиваю за угол. Теперь меня нет. Все погружено в темноту, свет фонарей сюда не проникает. Запах влажной ночи, запах жизни, которой у меня нет. Через полчаса начнет светать и наступит конец — водоворот засосет и не подавится. Я хочу остаться навсегда в этой темной, влажной свободе. Я хочу сюда когда-нибудь вернуться — в эту свободу, в это безмятежное счастье любить. Я знаю, что скоро уйду, засну, превращусь в манекен, как все. Надолго, очень надолго, на долгие года. Я знаю, что должна вернуться, и не одна. Я не хочу одна. Хочу подарить это чувство другим, хочу расплескать, разворошить, отдать все, и чем ярче образы радостной самоотдачи, тем крепче твердость, она застывает невнятным объемом, в ней покоится все, вообще все. Я сюда вернусь, я без этого — ничто.