Гроза над Миром - Венедикт Ли

Три дня назад Хозяйка обвинила члена Госсовета Элизу Маккиш и трех министров в расхищении продовольствия, предназначенного к отправке в Тир. Разбирательство было коротким, расправа скорой – Хозяйка не слушала оправданий. Все дни до возвращения Хозяйки Элизе и ее товарищам по несчастью не давали ни есть, ни пить. По утрам открывался только южный вход, и чиновники шли на работу, опустив глаза, мимо своих бывших коллег. Я оказался первым, кто подошел к Элизе и проявил сочувствие. Не хотелось думать, что моя жалость обернулась жестокостью – к обреченной на мучительную казнь вернулись силы, и теперь ей предстояло заново пережить муки смертной тоски.

Элиза это понимала.

– Пусть… Легче, когда знаешь, что есть настоящие люди… не трусливое дерьмо… Больше не помогай, не губи себя… Помнить… сколько еще жива… буду…

Промокший самодельный стаканчик я положил в карман. Одернул и так ладно сидящий мундир и вернулся обратно в зал. Все уже были в сборе, Хозяйка недовольно нахмурилась – почему опоздал? Я продолжал стоять в дверях, и молчанье в зале сгущалось, нависая над нами невидимой тяжелой пеленой. Хозяйка побледнела, но сохраняла самообладание. Я сказал громко и отчетливо:

– Немедленно прекрати зверство!

Шагнул к ней, повергая всех в тихую панику. Но успел заметить, что Дерек, похоже, согласен со мной, а Арни еще не решил: вышвырнуть меня вон или ждать развития событий. Хозяйка изобразила мягкое недоумение. Я ухватил ее за лацканы жакета и легко выдернул из кресла, поставив перед собой.

– Не притворяйся, что не понимаешь, о чем речь!

Она не сопротивлялась, безвольно опустив руки. Верхняя пуговичка на блузке, треснув, отлетела. Никто не вмешивался – все просто оцепенели.

– Отпусти, пожалуйста… Мне трудно так с тобой говорить.

Я отнял руки. Она осталась стоять, казалось, в некотором раздумье, потом печально вздохнула.

– Нат… Эти люди обрекли поселение в Тире на голодную смерть. Вина их доказана, не сомневайся. Поставь себя на мое место. Может, я поступила неправильно… Но виновников постигла участь, которую они готовили в Тире всем. Вспомни!

Я помнил. Работяг, падающих от слабости, худую от недоедания Ригли.

– У меня пуговица оторвалась, подыми, пожалуйста…

Я машинально поднял блестящую пуговичку, и тут ладонь Хозяйки коснулась моей щеки. Теплое прикосновение – то ли легчайшая пощечина, то ли проявление грубовато-нежной ласки.

– Пойдем, Нат… Ты прав – нельзя бежать от дела своих рук.

С нами пошли еще двое офицеров охраны. Хозяйка коротко кивнула на троих мужчин:

– Убейте.

Послышались сухие щелчки иглометов. Были ли приговоренные живы, когда их сердца пронзили стальные стрелки? Хозяйка повернулась к Элизе.

– Пора умереть, Элиза.

Та молча смотрела на свою мучительницу. Хозяйка, не глядя, протянула назад руку, приняв от охранника игломет. Элиза все так же молча опустила голову. Хозяйка крепко взяла ее за подбородок, заставляя смотреть ей в глаза.

– Элиза! Ты слышишь меня?

– Не люди… вы… все…

Я лихорадочно соображал, как убедить Хозяйку пощадить Элизу.

– Эна! Элиза – хороший специалист?

– Одна из лучших, что были у меня… То что она жадна, завистлива – я считала мелким недостатком.

– Ее преступление касается исключительно Тира, так?

– Д-да… И меня.

– Как хозяин Тира – прошу сохранить мне ценного работника.

– Элиза, слышишь? За тебя просят.

– Я… тоже прошу… не… мсти ему… что заступился… Прошу, ради нашей былой дружбы… Теперь убей…

Хозяйка задумалась, потом вдруг, словно очнувшись, обернулась к охране.

– Позовите Рона! – она воззрилась на Элизу, будто впервые увидела ее или узнала о ней нечто новое.

С весьма кислой миной явился давешний староватый щеголь в черном, и Хозяйка обратилась к нему:

– Рон! Если можно ее спасти – сделайте это. Элиза! Останешься ли жива или умрешь – я отменяю высылку твоих близких и снимаю арест с имущества.

Элизу освободили от цепей, уложили на носилки и унесли.

– Ты доволен, Нат? – Эна взяла меня под руку. – Если выживет, я верну ее в Госсовет, чтобы ты всякий раз видел, кого спас и мог убедиться – ошибся ты или нет.

Мы вернулись в зал, и Хозяйка повела заседание, как ни в чем не бывало. Выслушивала доклады, согласие выражала просто: поручением исполнить предложенное. Иначе – распоряжалась отложить вопрос до нового обсуждения. Регламента никто не придерживался, но общее время собрания было жестко ограничено – до обеда и баста. Слишком говорливый отнимал бы время у своих коллег. Я сидел молча, на меня вроде никто больше не пялился, но теперь я здесь был фигурой. Когда собрание закончилось, и мы стали расходиться, как-то само собой получилось, что в дверях мне уступали дорогу. Последней вышла Хозяйка, я подождал ее, собираясь извиниться за бестактное (мягко сказано) поведение.

Не дослушав, она кивнула:

– Забудем.

Распахнутый ворот блузки открывал ее нежную шею.

– Располагай собой свободно. Больше сегодня дел нет, – все же остался в ее тоне легкий холодок.

На том простились, и я стал «свободно собой располагать». Перво-наперво поел – кормили здесь хорошо. Поселили меня пока в самом Дворце правительства. Остальные чиновники жили в отдельных домах в пределах тщательно охраняемого квартала – Двор Хозяйки мог в случае необходимости долго держать оборону. Из цокольного этажа Дворца Правительства, возможно, расходились в разные стороны подземные переходы, но точно я этого не знал.

Солдат сыт – день прошел удачно. В таком настроении, переодевшись цивильно – в легкие брюки и безрукавку, я вышел в сад. Побродил по хрустящему желтому песку аллей, нашел подходящий пригорок и уселся – один бурьянчик среди роз, посреди окружающей красоты. Стрекоза прошелестела перед самым моим носом, воздух был тих и тепл… Я лениво вытянул ноги и тут заметил, что здесь не один.

Поодаль встрепанная девушка в закатанных до колен штанах из грубой синей ткани и выцветшей, застиранной рубахе старательно ухаживала за цветами. Меня она пока не замечала или делала вид. Вот она выпрямилась, смахнула каплю пота со лба, придерживая липнущие волосы, и я узнал Хозяйку. Она тоже, в свою очередь, как бы только что заметила меня, подошла неспешно и уселась рядом, расслабленно опустив руки между колен. Пошевелила пальцами босых грязных ступней, с убитым видом горестно вздохнула, опустила голову.

Так мы и сидели молча. И, признаюсь честно, в простецком обличье и смывши макияж с физиономии – она нравилась мне больше. Если забыть о том, что это всего лишь очередная ее маска, то лучшей подруги я б себе не пожелал.